А еще Олег думал. Много и усиленно. Его давно не покидало ощущение, что он где-то ошибается, упускает из виду что-то очень важное, не учитывает некий основополагающий фактор. Молодой человек был уверен: если он найдет это неучтенное нечто, то все изменится. Что именно есть это «все», и в какую сторону оно должно или может измениться, он не мог себе представить, но чувствовал — хуже не будет.
За две недели такого добровольного отшельничества Черканов привык к окружающим его звукам: шелесту листвы, щебету птиц, редкому басовитому гавканью гигантского черного ньюфаундленда, обладавшего одновременно пугающей внешностью и поразительно добродушным характером. Шелест страниц — Олег взял с собой несколько старых бумажных книг из библиотеки института. Бульканье старинного железного чайника на плите, запах крепко заваренного черного чая, мешающийся с ароматом свежескошенной хозяином «Сосновой Рощи» и ньюфаундленда травы. Белые простыни, пропахшие смолой и солнцем, плеск обнаглевшей в отсутствие рыболовов плотвы в озере, барабанящий порой по тонкой крыше веранды дождь, басовитое гудение шмеля, укрывшегося от льющейся с неба воды…
Олегу казалось, он попал в другой мир, где не было высотных зданий из стекла и пластибетона, бесконечных лабиринтов серых улиц, кричащих неоновых реклам, шумного и суетливого рабочего люда, блестящих флаеров, дорого одетых бизнесменов, важных чиновников, крикливых студентов и бесконечных скучных лекций, на которых сам Олег мог бы немало рассказать преподавателям о том, чему они пытались учить. В этом мире было только небо, озеро, лес, книги, покосившийся домик и вечно удирающий от ньюфа толстенный рыжий кот, завевший привычку сворачиваться девятикилограммовым клубком на коленях единственного постояльца и своим громоподобным урчанием перекрывать шум дождя и лай в очередной раз обманутого пса. Кот был совершенно замечательный: да, наглый, толстый, прожорливый, но зато с ним можно было просто помолчать. Или поговорить, зная, что тебе ничего не ответят, зная, что никто не заподозрит в безволии, никто не обвинит в малодушии, никто не посмеется над страхами. Кот только мурчал, вне зависимости от того, говорил Олег, просто молча гладил рыжие бока и чесал за порванным давным-давно ухом, или же читал, иногда рассеянно проводя ладонью по блестящей кошачьей шерсти.
Тем сложнее оказалось возвращаться в мир стекла, бетона, флаеров и реклам. Черканов уже успел пожалеть, что дал себе этот двухнедельный отдых от всего, четырнадцать дней возможности побыть собой. Такие знакомые чужие лица, понимающее непонимание в каждом правдиво-лживом взгляде, режущая слух речь, обрывки неинтересных разговоров, автоматически воспринимаемые и тут же отбрасываемые… Они злили Олега, раздражали его своим присутствием, самим фактом существования. Не придумав ничего лучшего, молодой человек мстительно сравнил их с роящимися мухами, слетевшимися на известно что.