— Саботаже! — в исступлении орали конвоиры, опуская палки на головы и спины тех, кто окончательно уже выбился из сил и был не в состоянии двигаться.
Других военнопленных гоняли на строительство нового лагеря. И там было не лучше, чем в болоте, только что не в воде. Целый день надо было копать землю, носить камень, кирпич, тяжелые бревна. По пятам ходили эсэсовцы и подгоняли кнутами.
— Арбайт! Шнель! (Работать! Быстрей!) — слышалось отовсюду, и то тут, то там раздавалось хлопанье бичей.
Вот теперь-то уж, думали мы, гитлеровцы показали нам в полной мере свою «гуманность», большего издевательства над человеком и сам черт не придумает. Но дальнейшее пребывание в концлагере показало, что это были лишь цветики…
Положение военнопленных ухудшалось день ото дня. Озлобленные поражением своих войск на фронтах эсэсовцы изощрялись над нами в самых зверских истязаниях. Чем отчаяннее мы сопротивлялись, тем сильнее становилась наша ненависть к ним, росли наше упорство и стойкость в борьбе. Каждый из нас думал над тем, как избежать каторжного, изнурительного труда, сохранить силы, чтобы в благоприятный момент вырваться из этого ада, вернуться в строй защитников Родины и жестоко отомстить подлому врагу за все беды, причиненные им советскому народу.
Нам с Вандышевым, Пацулой и Кравцовым опять посчастливилось попасть в одну комнату, где на двухъярусных нарах размещалось двадцать восемь летчиков, в большинстве тяжелораненых. Чтобы избежать тяжелых работ, я продолжал ходить на самодельных клюшках, хотя нога у меня почти не болела. Мне стали подражать и другие товарищи, прикидываясь тяжелобольными. Некоторые вскрывали свои старые, уже зарубцевавшиеся раны и не давали им заживать. А Иван Пацула ухитрился к здоровой правой руке прибинтовать доску и подвязать ее на уровень плеча. Так и ходил, как семафор, с поднятой рукой. Это было очень рискованно с его стороны, т. к. нас, «инвалидов», на каждом построении осматривал сам комендант лагеря, проклинал нас, что мы даром едим его хлеб и, размахивая перед нами кнутом, грозился выбить им нашу хворь. Пацула понял, что его могут разоблачить, поэтому у него вдруг появилась опухоль на руке под мышкой, явно искусственного происхождения.
В одну из ночей от тяжелых дум я не мог уснуть. Пацула тоже ворочался с боку на бок на голых досках и тяжело вздыхал. Видно, и ему, бедняге, не спалось от грустных мыслей и тоски по Родине. Перед подъемом он сел на краю нар, свесив ноги, насыпал на ладонь какого-то белого порошка и, скрипя зубами от боли, стал натирать им себе под мышкой… Всё понятно.