В тот день я познал всю глубину великой воинской клятвы: «Клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству». Вспомнил я и слова великого русского писателя Н. В. Гоголя о том, что «нет уз святее товарищества». С другом танкистом, работавшим в бане, у меня состоялось еще несколько встреч. Он познакомил меня с лагерными «порядками», дал много дружеских советов, благодаря чему мне удалось избежать изрядного количества побоев, на которые эсэсовцы не скупились.
Человек пятьдесят нас, новичков, построили между 13 и 14 бараками карантинного блока-изолятора, огороженного особым высоким забором и представлявшим собой лагерь внутри лагеря. Рапортфюрер Зорге передавал нас блокфюреру Шуберту. Это был тощий эсэсовец с длинной бледной физиономией, в которой, казалось, есть что-то крокодилье. Как и Зорге, Шуберт отличался нечеловеческой жестокостью и цинизмом. Два дегенерата: у Зорге на длинных ногах — короткое туловище, а у Шуберта — наоборот. Но души у них, если они вообще были, родственны. Смешно и грустно, что такие выродки возомнили себя высшими созданиями природы, призванными вершить судьбы человечества…
Процедура приема началась. Шуберт вызывал номера по карточкам. Каждый из нас должен был подходить к нему. Блокфюрер задавал вопрос: за что попал? И каждому отвешивал звонкую пощечину, а рапортфюрер стоял рядом и ухмылялся.
На ужин нам дали по 200 граммов желтоватой теплой воды, именовавшейся «кофе», и больше ничего. Проглотив горьковатую жидкость, мы заскучали, сидя за длинными столами. А скучать в лагере не полагается, надо всегда быть бодрым. Штубельтесте (старший комнаты) — однорукий уголовник Франц — выскочил из своей кабины с бодрящей резиновой палкой и, вскочив на стол, начал бить по головам всех подряд, выкрикивая ругательства. Не понимая, в чем дело, мы бросились кто куда. В дверях образовалась давка. Выбегающих из помещения настигли палки помощников Франца. На этот раз я удачно избежал побоев, нырнув под стол. Но многим досталось основательно. Потерявших сознание волокли за ноги в уборную и там окатывали ледяной водой из шланга.
Отбой ко сну измученные узники встретили со вздохом облегчения. На трехэтажных деревянных койках с матрацами, набитыми древесной стружкой, устраивались по четыре-пять человек. Свора распорядителей «шляфзала» (спального помещения) во главе с тем же безруким Францем палками и резиновыми шлангами наводила «порядок». С полчаса еще слышались удары, крики, проклятия, стоны…
Подняли нас в половине четвертого. Почти раздетых, обутых в тесные деревянные колодки, построили в колонну и начали гонять по двору взад-вперед, как скотину. Заставляли плясать на корточках, бежать, по команде падать на живот, одновременно вскакивать и снова бежать. По булыжникам грохотали деревянные колодки, словно тысячи лошадей вскачь проносились по деревянному настилу. Это была сумасшедшая пляска скелетов, над которыми свистели палки, резиновые шланги, кожаные бичи. Гитлеровцы называли это издевательство «шпортом». Длилось оно два-три часа, в зависимости от настроения блокфюрера. После «шпорта», как правило, отправляли в морг несколько трупов, с десяток обморочных тащили в уборную приводить в чувство… Остальным, не дав ни минуты передышки, приказывали раздеваться и приступить к «водным процедурам»; тщательно мыться ледяной водой до пояса (ни больше ни меньше!). На дверях умывальной комнаты стоял блокфюрер и осматривал каждого выходящего. Если находил, что заключенный помылся согласно правилам, давал оплеуху и пропускал его, а тех, у кого на два-три сантиметра выше пояса тело было сухим, ставил в шеренгу в коридоре под охрану своих помощников. Всех задержанных снова загоняли в умывальную, приказывали раздеться догола и начинали их домывать: один изверг направлял мощную струю воды из шланга на несчастного, а другой чесал его колючей терновой метлой так, что кожу сдирал с человека. Многие не выдерживали такого «мытья» и тут же умирали.