— Мы придем, — сказала Майя. — Молодежная, сто двадцать семь. Запомнила.
Раз Майя сказала, так оно и будет. Мне осталось только согласиться.
Гоша распрощался и ушел.
Майя была тиха и озадачена.
— Он очень худ и плохо одет.
— Это предмет его гордости, — ответил я.
— Почему ты к нему так относишься?
— От досады на себя, Майка.
— Как понять?
— Думал — самородок, а оказалось — булыжник.
Майя задумалась.
— Знаешь, — проговорила она, — мне он напоминает Дон Кихота, подстричь бы его бородку клинышком да надеть на голову медный тазик.
— Пожалуй, он и внутренне похож на этого рыцаря.
— И относишься к нему с… неприязнью?
— Скорей с осуждением.
— Но Дон Кихотом-то все, все восхищаются. И вот уже несколько веков подряд!
— То-то и удивительно — все, кроме одного.
— Тебя или есть еще кто другой?
— Сервантес. Он же издевался над своим героем, и никто этого почему-то не замечает.
— Сервантес симпатизирует, не издевается!
— А давай вспомним. Дон Кихот встречает преступников в кандалах — насилие, мол! — освобождает их. А какой результат?.. Преступники избивают его и, нет сомнения, пойдут дальше грабить и насильничать. Благородный рыцарь усугубляет насилие. Или знаменитый эпизод с ветряной мельницей. Тут-то за что симпатизировать? За то, что проявил высшую степень глупости? Сервантес издевается, но с доброй иронией. Да вздумай он всерьез возмущаться своим деятельным дураком, поставил бы себя на один с ним уровень.
— Дон Кихот чистосердечен, а чистосердечие и зло несовместимы.
— Еще как совместимы. Разве не чистосердечно миллионы немцев славили Гитлера, верили ему?
Майя озадаченно помолчала, наконец подняла на меня свои глаза, губы недоуменно дрогнули.
— Одно из двух — или ты прав, или весь мир. Кому же мне из двоих верить?
— Мне, Майка, мне!
Она засмеялась.
— Какой мне муж попался — умней всего мира!
Кончилось ее смехом. Гоша был забыт.
Через полчаса мы шли по улице к ее родителям.
Мы шли по улице, а она жила дневной, шумной, карусельной жизнью. Расплавленное солнце висело над нами, утюжили мостовую тяжелые грузовики, с треском распарывая бензиновый воздух, неслись мотоциклисты, вальяжно плыли осиянные стеклом автобусы. Газетный киоск, пестро украшенный обложками неходовых журналов, как птиц, выпускал из себя в нетерпеливую очередь газеты, они всплескивали белыми просторными крыльями и исчезали.
Наш город — родина Майи. Бетонная, однообразно величавая современность, утопившая в себе незамысловатую старину, он, наш город, служит промышленности, он вечно строится, не устает кричать моторным рыком. Он не богат живописной зеленью и не славится редкостной архитектурой, в нем много труб и мало памятников, столичные моды на улицах и провинциально скудная культура — картины висят только в ресторанах и ни одного концертного зала. И центральные утренние газеты приходят к нам лишь в полдень.