Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
В уединенье величавом
Слышнее ваш отрадный глас…
Он был очень юн, когда написал эти строки, ему едва исполнилось двадцать лет, но уже страдал той всеобъемлющей болью, которая убийственна для себя, целительна для человечества.
Оракулы веков!.. Он стал одним из них, отрадный глас которого несется через столетия ко мне, кандидату биологических наук, занимающемуся странным для Пушкина делом — изучением поведения мельчайших организмов в почве.
Он, собственно, учил насущно простому — как любить и как ненавидеть, что прощать и к чему быть беспощадным, уметь чувствовать и поступать. Насущно простое, без этого человек не может жить среди людей.
Но простое не значит легкое, к заветной простоте, как правило, пробиваются через путаницу сложных понятий. И я не могу похвалиться, достиг ли нужной простоты в отношениях с другими людьми. И никак не поручусь, что у меня с Майей не возникнут досадные — не дай бог, того хуже — сложности. Мне кажется, что нельзя любить сильнее, чем люблю ее я. Мне кажется, но… Могу ли я, если вдруг она от меня отвернется, сказать ей с таким всепрощающим великодушием, как когда-то сказал Пушкин:
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Ой, нет, не убежден.
Или же…
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды:
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя…
Я прокляну себя и свою судьбу, если не сумею что-то посеять для других! Но сумею ли я выстоять, если эти другие станут с равнодушием топтать мой посев?
Бросал живительное семя —
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…
Пушкин и после этого откровения продолжал бросать живительные семена, не упал духом. Сумею ли я?..
Я сидел на краю онегинской скамьи и смотрел вниз. Тени накрывали зеленый луг, тускло тлел на закатном солнце отягощенный старостью Михайловский бор, дали сгущались в тревожную грозовую просинь.
Достойный ли я ученик тех великих оракулов, что учили чувствовать благородно и поступать правильно?
Как я проживу свою жизнь? Не наделаю ли непоправимых ошибок? Не сорвусь ли в суетность?
Не обману ли я надежды Майи, встречей и сближением с которой считаю себя не по заслугам осчастливленным?
Я оглянулся на Майю, ее профиль был строг и чист, глаза устремлены вдаль, губы в скорбящем изломе, руки сцеплены на коленях. О чем она думает? Не о том ли самом, что и я?
Спасибо Майе, она подарила мне эту очищающую минуту! Буду помнить ее всю жизнь.
Спутники наши тоже пребывали в сосредоточенном молчании.
«Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!»