Губы Коры на мгновение скривились в циничной ухмылке. Она пожала плечами и стала изучать свои ногти так внимательно, что Джил догадалась — Кора пытается скрыть слезы.
— Он был чертовски привлекателен, — продолжала Кора, — и знал, как угодить девушкам, чтобы легко добиваться их: дорогие духи, конфеты, сумочка от Морабито и немного внимания. Я принимала все за чистую монету. Внешность тогда была для меня гораздо важнее, чем то, что под ней скрывалось, я не знала еще, что настоящая любовь — это близость и душ и тел двух людей, полный духовный и физический контакт. Мне льстили ужины при свечах, мое сердце было очаровано его вкрадчивым голосом, обходительностью, я была на седьмом небе от счастья и в одно мгновение камнем рухнула оттуда на землю, как подстреленная птица.
Кора медленно встала и наклонилась к деревянной сигаретнице. Когда она прикуривала, ее рука дрожала. Сейчас девушка была самой собой и выглядела на свой возраст, без косметики, с тоненькими складками, залегшими в уголках губ и глаз.
— Дуарт напрочь отрицал брак. — Она выпустила клуб дыма. — Я должна была догадаться, что такой обаятельный мужчина в его возрасте и до сих пор не женатый — это неспроста. Но я не догадалась, потому что, когда ты постоянно слышишь, что тобой страстно увлечены, и сама влюблена, то видишь только то, что хочешь видеть, и ничего больше. «Счастливый брак, — как-то рассмеялся он, — это мираж, крошка, когда ты до него дотрагиваешься, он исчезает. Настоящей может быть только любовь. В жизни нет ничего важнее любви…» Он взял меня с собой в Европу. — На сигарете образовался столбик пепла, и Кора стряхнула его прямо на свой ковер с Корфу. — Весенний Париж с его акациями вдоль набережной Сены. Потом Флоренция, где мы остановились в прекрасном романтическом палаццо. А потом мы отправились в Рим и попробовали его безумной ночной жизни. А потом были Севилья и бои быков… В Испании, на одной из дорог, которая серпантином вилась вокруг горы, Дуарт разбился на своей машине!
У Джил перехватило дыхание, и она увидела, что цвет лица Коры стал почти таким же, как ее глаза, — зеленоватым.
— Даже тогда, когда я поняла, что с Дуартом меня постигло жестокое разочарование, я все еще хотела выйти за него замуж, я ненавидела то, как мы жили! Машина разбилась неподалеку от одного испанского монастыря, и крестьяне, которые работали в поле, помогли перенести туда Дуарта. Я помню, как были добры ко мне монашки в своих накрахмаленных апостольниках. Дуарт умирал, понимаешь! Я стояла рядом с ним на коленях на каменном полу часовни и умоляла его жениться на мне. Там как раз был с визитом священник, и я подумала, что это последнее, что Дуарт может сделать для меня. А он лежал и смотрел на меня. У него было такое лицо, словно я совсем замучила его и ему хотелось выругаться, и он совершенно сознательно сказал: «Фостеры не женятся на маленьких деревенских девочках с ферм. За шесть месяцев я дал тебе больше, чем кто-то, возможно, даст тебе в будущем, а ведь ты, с твоим Крепким деревенским здоровьем, вполне доживешь лет до восьмидесяти!» Монахини не понимали, что он говорил мне, и я была благодарна Богу за это, а потом он на испанском обратился к одной из них, и она куда-то поспешила, чуть не путаясь в длинном одеяний, и вернулась со священником. «Хорошо, я женюсь на тебе», — сказал Дуарт и засмеялся. Джил, он ведь уже бился в агонии, и, наверное, это сломало его. «Мне будет над чем посмеяться, когда я стану принимать вечные муки, — увидеть лица Фостеров, когда они познакомятся с моей маленькой деревенской невестой. Ты обязательно должна представиться им, милая. Обещай, что окажешь мне эту услугу».