Когда Тимофею предложили временно пожить в землянке с семьей Комаров, Пескарю словно кто горящий окурок в зад воткнул. Старик распалился, раскричался так, что собаки в Октябрьском на его ругань брехом откликнулись. Дружно, голосисто. До ночи не смолкали.
С тех пор никто из ссыльных не обижал Пескаря. Боялись, что в следующий раз милицию разбудит старик. Да и Комар держался от греха подальше. Кому охота в свой адрес гнусные подробности выслушивать. Но жить поневоле приходилось в одном селе. И как ни старайся, сталкивались люди в Усолье. У Пескаря при этом дыхание перехватывало от лютой ярости. Ну за что он вместе с этими, почти одинаково наказан?
— Эх-х, умел бы писать! Да не повезло. Иначе б все просказал про судьбину колченогую, — горевал старик не раз.
В своих снах он часто видел родное село, соседей, лес, всю семью счастливой, свободной. И не выдержав однажды, попросился в поселок за харчами. Сын не догадался о задумке отца. А тот, едва ступив на берег Октябрьского, свернул к поссовету.
Михаил Иванович читал газету, когда Пескарь, коряво переступив порог, вошел в кабинет.
— Чего надо? — не отрывая глаз от газеты, спросил Волков.
— Помоги нам, человек! Ради Бога, подсоби! Век за тебя молиться стану! — сорвался голос у Тимофея.
— Силен! Самому уже немало. А еще на целый век жизни замахнулся! Ну, выкладывай, что у тебя? Кто грызет и точит?
Старик сбивчиво рассказал, что случилось с его семьей, как она оказалась тут. И попросил:
— Ослобоните сына с бабой и детьми! Они ж навовсе не виноватые тут маются! Ить защитник! Калека с войны! Вовсе без ног остался! — повернулся Пескарь к человеку, внезапно появившемуся в кабинете.
— Сын фронтовик! А отец — предатель Отечества! Ну и дела! — развел тот руками.
— И не предатель я! Вот письмо наших, деревенских. Тут про меня. Если б говном был, не вступались бы! — дрожал Пескарь.
— Филькина грамота! Таких бумаг, не заверенных властями, не подтвсржденных официальными лицами, можно кучу наплодить. Не считайте нас за дураков. Вас предателем признало государство! А вы на деревню ссылаетесь! — злился вошедший.
— А деревня наша, разве не государственная кровина? Иль ей меньше знать дано про свой люд? Я в ней всю жисть прожил! — кипел Пескарь.
— Не прожил! До позора дожил! — вставил Волков.
— В полицаях был? Был иль нет? — давил вошедший.
— Числился! — выпалил Тимофей.
— А разве это не одно и тоже? Так чего хочешь?
— Чтоб сына освободили от ссылки! Он — фронтовик!
— Твое семя! Фронтовиком по мобилизации стал. Если б остался, тоже немцам служил бы, — вставил Волков.