Эта идея Томского была рассмотрена во время дискуссии, хотя и довольно поверхностно; но возражения по этому поводу последовали со всех сторон...
Пятаков отвергал эту идею не по соображениям принципиальности, а по тактическим соображениям, так как это могло бы вызвать крайнее возмущение среди масс... Но сам факт того, что эта идея была понята и была предметом обсуждения, говорит достаточно ясно о преступности и чудовищности такого рода организаций”.
“Летом 1932 года Радек рассказывал мне, что от Троцкого пришло послание о том, что он ведет переговоры с немцами и что он уже пообещал немцам некоторые территориальные уступки, включая Украину...
Я должен сказать, что тогда, в то время, я возражал Радеку. Радек подтвердил это в своих показаниях, как он точно также подтвердил свои разногласия со мной, подтвердил, что я возражал ему, что я считал необходимым, что он, Радек, должен написать и рассказать Троцкому, что тот в своих переговорах зашел слишком далеко, что это может повредить не только ему, но и всем его союзникам, в особенности нам, правым заговорщикам, и что для нас это представляет некую катастрофу. Я понимал, что с ростом патриотизма масс, в чем не было никаких сомнений, такая позиция Троцкого была политически неблагоразумной”.
“Я выдвинул аргумент, что поскольку это должен быть военный переворот, тогда по логике вещей группа военных заговорщиков должна иметь чрезвычайно большое влияние, и, как это всегда бывает в таких случаях, было бы справедливо полагать, что из среды этой группы влиятельных контрреволюционеров, которые будут управлять большими материальными силами, а значит и политическими силами, может вырасти своеобразная угроза бонапартизма. И бонапартисты - я думал именно о Тухачевском - могли бы начать избавляться от своих союзников и, что называется, действовать в “стиле Наполеона”. В своих переговорах я всегда называл Тухачевского “потенциальный маленький Наполеон”, а вы знаете, как поступил Наполеон с так называемыми идеологами.
“Вышинский: “И вы считали себя идеологом?”
Бухарин: “Как идеологом контрреволюционного переворота, так и его участником. Вы, конечно, предпочли бы услышать, что я считаю себя шпионом, но я никогда не считал себя шпионом, в том числе и сейчас не считаю”.
Вышинский: “Более правильным было бы, если вы именно так считали”.
Бухарин: “Это ваше мнение, у меня другое мнение”.
Когда подошло время для его последнего слова, Бухарин уже знал, что его дело пропащее. Коэн может выискать в этом выступлении “блестящую защиту действительного большевизма”