— В первые два дня даже в Москве не сразу поверили — угрюмо буркнул Крысолов, низко опустив голову.
— До сих пор не знаю, почему у нас так полыхнуло — задумчиво проговорил Дмитрий. — я потом с кем ни разговаривал — так маленькие городки, в основном лучше держались. А у нас считай, в первый день, все накрылось медным тазом.
— Из любого правила есть исключения — фаталистично пожал плечами Старый. — Помню, был случай у меня в молодости на практике, в деревне все жители пили из одного колодца — и все легли с дизентерией — кроме двух домов: первого и одиннадцатого. Все, что их роднило — так только единицы в нумерации — а все прочее — возраст, привычки, культура питания и даже национальность живущих — были разными — в одном всю жизнь прожила бездетная семья стариков-татар, в другом — переселенцы из Сибири, молодая семья с тремя детьми. И вот не заболели именно они — а чего — так и не поняли ни мы, ни санстанция.
— Ну, а у нас наоборот получилось. Игорь тогда в тот вечер так и не пришел. Тоже пропал, наверное. Ну, посидели вечер, поговорили. Прикинули, что к чему, получается, Херня началась. Решили утром колеса искать, запасаться продуктами да на деревню, к дедушке дергать. Только не зря говорится, человек предполагает….
Дверь мы, конечно, закрыли, дежурить условились так: первую половину ночи — Филинов, вторую — я. Танька и так весь вечер ревела, уж какой с нее часовой… Полегли мы по разным комнатам, Филинов у двери сел. Поначалу ворочался я, все думал, как жить теперь будем — а потом приснул, да так крепко, даже снов, по-моему, не видел никаких. Проснулся — вроде светает уже. Я на часы — уже пять утра! И не разбудил меня сменщик! Точно, думаю, свалил, как сердечник тот. Пошел туда — нет. Не свалил. Ночью ему, видать совсем плохо стало, на "чужом" то инсулине, да с недолеченной инфекцией, да с несбалансированной диетой — уровень глюкозы повысился, так что он сознание потерял. Но живой, смотрю. В общем-то — если бы у меня было несколько часов, я бы его из этой комы бы вывел, даже на белорусском инсулине — повводил бы ежечасно, пусть и навскидку, водички бы подлил, оставалось у меня еще несколько бутылок физраствора — и оклемался бы мужик. Разбудил я Таньку, стали мы в вену раствор капать, первую дозу инсулина ввели — Васильич снова замолчал и налил себе, не спрашивая разрешения, рюмку из катастрофически быстро пустеющей бутылки и сам же выпил.
— … Тут стук в дверь. Думаю — Игорь вернулся, туда, гляжу в глазок — Марина, та моя сестрица, что мы вчера мужу на руки отдали. Вся бледная, перепуганная, в синяках, одежда порванная. И просит, да жалобно так — "…Дмитрий Васильевич, откройте, я не укушенная, честное слово, помогите…" Мне бы дураку сообразить — о т к у д а она знает, что мы именно здесь? Так все же не переключишься сразу вот так. Открыл я — тут они и ворвались, человек двадцать, в основном женщины, но и мужики были. Если бы Филинов дежурил тогда, ну или я хотя бы — думаю мы бы засекли их, когда они к дому подбирались, а я завозился, с ним, видишь… мне сразу чем то тяжелым в морду заехали, я и поплыл, бабы визжат, волосы мне клоками прям дерут, до глаз добраться норовят. Я и понять ничего не могу, сообразил только лицо ладонями прикрыть, чувствую — на части меня натуральным образом рвут. Краем глаза увидел — половина тех что в дом ворвались — туда метнулись где Танька Филинова капала. Слышу: "…покойник!..ацетоном пахнет!..тут они их делают!.. стреляй его давай!.." И — выстрел. Танька, слышу, кричит, приволокли ее ко мне. Одна женщина мне ногтями все лицо разодрала, хрипит: