Проснулся я от звука голосов, белого дневного света и холода. Несколько минут пробовал не реагировать ни на первое, ни на второе, ни на третье. Просто лежал, поглубже спрятав лицо в ворот телогрейки. Но сна уже все равно не было. Так… легкое забытье, которое удерживаешь своей волей, стараясь подольше не расставаться со сладким и приятным миром грез.
Что же мне снилось этой ночью? Я попытался вспомнить. Явно что-то хорошее. По-моему, я летал. Нет, не на самолете, а как птица, вернее даже свободней и легче чем птица. И для меня не было границ. Я мог парить над самой травой, а затем отчаянно мчаться к звездам. Да, я мог дотянуться до звезд, даже коснуться их рукой.
— Эй, танкист, вставай уже! Вижу ведь, что не спишь.
Голос Лешего все испортил. Никакого тебе полета, никаких звезд, одна серость очередного безрадостного дня. А вообще-то была одна радость, и звалась она — Лиза. Подумав о девушке, я пошарил рукой рядом с собой.
— Ушла она, — Загребельный, видать, сегодня подрабатывал моим черным гением. Ну, может не черным, а серым, но и в этом приятного было мало.
— Давно? — поинтересовался я, продолжая черепахой втягивать голову под теплый ватный панцирь.
— С полчаса уже. Убежала к Павлу в больницу.
— Угу, — я сонно кивнул, спокойно так кивнул, поскольку именно такого объяснения и ожидал.
— Чего угукаешь? Вставай давай! Каша стынет. Ребята тебе принесли.
— Овсянка? — я скривился, все еще не открывая глаза.
— Почему овсянка? Пшено.
— Пшено это хорошо, — мои губы тронула счастливая улыбка, однако с места я все же не двинулся.
— Ну, если ты отказываешься, то я съем, причем с превеликим удовольствием.
— Не сомневаюсь, — для предотвращения реальной угрозы пришлось наконец прозреть.
Первое что бросилось в глаза, это угли догоревшего костра. Они едва дымились, из чего следовало, что огонь перестали поддерживать еще ночью. Наверняка дрова закончились. Я огляделся по сторонам и впрямь не обнаружил даже намека на хворост и те ящики, которые были здесь вчера вечером.
Следующим объектом изучения стал мой приятель. Леший сидел на соседнем матрасе и, держа в руках маленький карманный календарик, старательно тыкал в него иголкой. Вспомнив далекую-предалекую молодость, в которой еще даже не курсант, а рядовой Максим Ветров отдавал свой патриотический долг Советскому Отечеству, я самым отвратительным голосом старослужащего прогундосил:
— Сколько дней до приказа?
Леший оторвался от своего занятия, поглядел на меня, кисло улыбнулся и отрапортовал:
— Пятьдесят семь, если сегодняшний не считать. А потом все… дембель… всем и навсегда.