— Во время последнего обхода дверь на первом этаже была закрыта? — с беспокойством в голосе спрашивает директор.
— Да, на два оборота ключа и на засов.
Жестом руки босс отпускает этого перевоплощенного в сторожа упряжного мерина.
— Отсюда напрашивается вывод, что в здание школы снаружи не проникал никто, а это значит, что напал на вас кто-то из своих! — сказал он. — Господа, я проведу небольшое расследование этого случая, а вас попрошу хранить полную тайну.
Только мы собрались откланяться, как раздается стук в дверь, и в кабинет с шумом вваливается Александр-Бенуа Берюрье. В пижаме, без носков, ботинки не зашнурованы. На плечах плащ, на голове замызганная помятая шляпа, поля которой напоминают замшелые края водопойного желоба. Небритый, воняющий хлевом и дешевым вином, он приближается к нам, яростно почесывая всей беспокойной пятерней низ живота.
— Господин директор — гремит преподаватель хороших манер, приподняв свою шляпу на три сантиметра, — я пришел, чтобы в надлежащей форме подать жалобу.
Он без приглашения садится, закидывает ногу на ногу. От резкого движения с ноги у него сваливается ботинок.
Нашим глазам открывается нечто непотребное, вызывающее брезгливое чувство. Серая плоская масса, по краям которой расположены пять, разной длины, черных клавишей — пальцы. И все это живет, шевелится, пахнет. А поскольку беда не ходит одна, Берю начинает на наших глазах с ожесточением скрести свою мерзкую конечность. Потрясенный Ракре исполняет нам праздничную фантазию.
— Будьте здоровы, виконт! — говорит ему Толстяк.
Потом, повернувшись к директору.
— Представляете, господин директор, кто-то ночью рылся в моих вещах!
— Что? — испуганно спрашивает директор.
— Что слышите! Я собирался хорошенько соснуть, как вдруг мне показалось, что кто-то бродит по моей комнатенке. Я отдергиваю портьеру и в этот момент слышу стук закрывающейся двери. Я в темпе вскакиваю, бегу к двери и со всего разгона ударяюсь коленом о стол.
Он пытается поднять левую штанину пижамных брюк, но его икра не проходит в нее. Тоща Берю, сообразив, что не сможет освободить снизу свое поврежденное колено, решает сделать это сверху. Без всякого стеснения он спускает свои штаны и показывает колено.
— У меня наверняка произошло внутреннее орошение сибовиса, — ставит себе диагноз Распухший.
Он осторожно поглаживает лапой мясника огромное распухшее, ставшее пунцовым колено.
— Там не меньше канистры жидкости, внутри, — утвердительно изрекает он. — И больно дотрагиваться!
От таких «манер» директор теряет дар речи. Он очумело смотрит на волосатое пузо Толстяка и его мощные слоновьи ляжки.