Он пожимает своими мощными плечами кетчиста и со смаком еще раз читает последний абзац:
«Эти усилия не напрасны, так как сыновья сохраняют в душе уважение и почтение к своей матери, которые ничего не может замарать».
Он долго и мрачно смеется, от чего его физиономия теряет свою привлекательность.
— Моя старушка не только не знала, что такое склонение в латыни, но даже не умела читать по-французски. И при всем при этом я не перестал ее уважать, парни. И хотя она не помогала мне делать уроки, я ее по-прежнему почитаю. Да, по-прежнему.
Он вытирает две крупные мужские слезинки честного человека, высмаркивается и продолжает с пафосом:
— Если верить этим Учебникам, то выходит, что только в свете умеют любить себя и вести себя. И если вы хотите быть культурным, надо нанять воспитателя. Чепуха! В деревне у меня была славная учителка. Ее муженек учил больших ребят, а она недомерков. Право принести ей цветы мы завоевывали кулаками. Раннюю клубнику приносил ей тот, кто первым набирал лукошко. Я даже кролика свистнул для нее из родительского крольчатника, когда однажды ее улыбка ударила мне по мозгам, как сенная лихорадка. Что доказывает, что в деревенской школе, как и в другом месте, тоже умеют играть в деликатность, и часто даже лучше!
Он вздыхает, устремив взгляд в прошлое:
— Я до сих пор ее вижу, эту славную учительницу. Брюнетка, а взгляд такой, что у меня слезы на глаза наворачивались. Однажды она забеременела, и весь класс стал как бы рогатым. Наша печаль возрастала по мере того, как округлялся ее живот. Малыш, которого она вынашивала, был своего рода новеньким, которого она предпочла всем остальным. Своего мальчишку она родила в четверг, потому что была очень добросовестной училкой. На несколько дней два класса объединили вместе, и с нами занимался ее муж. Моя мать испекла торт для дамы. Когда я принес его учителю, он сказал мне: «Дорогой Александр-Бенуа, поднимись к ней и сам преподнеси торт». Я ног под собой не чувствовал от радости, пока поднимался на второй этаж. Тем более, что это было первое мое посещение их квартиры. Для меня это было таинство. Я постучал, она крикнула, чтобы я входил.
«Сюда!» — позвала она каким-то ватным голосом.
Я толкнул другую дверь, в ее комнату. Если бы вы только видели, какая она была бледненькая в своей постели! Ее сосунок сосал ее грудь. Я чуть было в обморок не упал, когда увидел, с каким остервенением этот обжора впился в эту прекрасную с синеватым оттенком сиську. По позвоночнику прошел озноб.
Ничего не соображая, я положил торт на кровать. Меня качало, как пьяного. Я запомнил только запах, запах только что родившихся крольчат.