Ведь и сам великий старец в юности своей занимался юродством (σαλάτον), но открылось ему от Бога, что «этого не следует делать ни тебе, ни другому — но лучше потщись стяжать большую мудрость и разум»… Даже предание насчет того юродства, которым занимались древние отцы, [показывает, что этот подвиг] творился [лишь] по усмотрению [Божию] и не был общепризнанным (περιεκτική), но легко приводил к соблазну и ко всеобщему вреду. Из‑за этого и написано в житии Симеона, Христа ради юродивого, насчет соблазнившихся, что [святой] просил у Бога, дабы из‑за него им не засчитывался грех. Да и святой Собор категорически повелел, чтобы теперь такого не было[407].
Итак, главным обвинением юродству выдвигался как раз его провокационный характер. Любопытно, что Никон приписывает Симеону Эмесскому эпизод, в действительности относящийся к рассказу о Виталии из жития Иоанна Милостивого[408]. Видимо, он приводил его по памяти. Интересно и то, что впервые мы здесь видим ссылку на 60–ое правило Трулльского собора.
В другом своем произведении, «Пандектах», Никон как минимум еще дважды возвращается к проблеме юродства и оба раза его осуждает: «Божественные законы отвергают тех, кто практикует юродство (то σαλά- τον… έπιτηδεύοντας·) по образцу великого Симеона и Андрея, и ныне (άρτι) совершенно это запрещают»[409]. Обращает на себя внимание, во–первых, появление у Никона ранее не зафиксированного термина для юродства— σαλάτον, а во–вторых, парадоксальность ситуации, при которой Симеон и Андрей по–прежнему признаются за великих святых, но не за образец для подражания! Столь же непреклонен Никон и в другом своем пассаже на этот счет: «Если кто‑нибудь из уподобляющихся богоносным мужам в чем‑то юродствует (σαλεύει τι), это следует называть не домостроением [Божиим], но преступлением, и предательством догмата, и нечестивостью в отношении Божественного»[410].
Характерную эволюцию проделало само слово σαλό?[411]. В общем, оно, взятое без пояснения διά Χρίστον, никогда не утрачивало своего изначального бранного смысла[412] (так, имя ересиарха Силуана подверглось «идеологическому» искажению: оно записывалось как Σαλουάνους·[413], т. е. как бы «дважды безумный»). Однако в средневизантийское время у слова σαλός развивается и новое значение. Это развитие можно проследить на тех контекстах, где интересующее нас понятие используется в словарях и схолиях, для пояснения других слов. К примеру, единожды встретившееся у Аристофана загадочное слово κρόνιππος· словарь «Суда» поясняет как «Большой болтун; дерзец, сибарит, развратник»