Дон Леандро закрыл лицо руками в бессильном отчаянии. Так он просидел довольно долго, потом, не думая о том, что дочь его слышит, спросил:
— Она умрет, доктор?
Доктор, смущенный тем, что ему надо отвечать в присутствии девушки, молчал. Дон Леандро, видя, что тот не отвечает, поднялся с края кровати, в ярости схватил врача за лацканы и потряс:
— Отвечай, лекарь! Я тебя спрашиваю: она умрет?
Ярость отца напомнила ей печальное происшествие, случившееся несколько дней назад с ее любимым Бетховеном, и Беатрис вмешалась, чтобы остановить дона Леандро:
— Отец, он не виноват!
— Ты права, — согласился дон Леандро, отпуская доктора. — Скажи мне, что это был за конь! Скажи, какой конь тебя куснул!
— Отец, что ты хочешь сделать?
— Я убью эту скотину сию же минуту. Скажи мне его кличку! Сейчас же!
Беатрис собиралась назвать Инситато и его наездника, Робишона де ла Гериньера, но не смогла этого сделать, потому что ее буквально разорвала боль в животе, такая сильная, как если бы ей ножом вспороли чрево, чтобы извлечь из него младенца.
Доктор сумел с помощью лауданума снять этот первый приступ боли, но был бессилен перед характерными проявлениями болезни, которые с течением времени становились все более частыми и мучительными.
— Если бы конь укусил ее не в шею, — говорил удрученный медик дону Леандро, — возможно, я мог бы что-то сделать. Но сейчас слишком поздно, инфекция поразила весь организм.
Беатрис де Касас умерла через двое суток после того, как ей был поставлен диагноз, — от удушья, вызванного параличом дыхательных мышц.
В церкви, залитой светом свечей, где Бетховену нельзя было появиться, поставили закрытый гроб, потому что столбняк наложил отпечаток на лицо девушки: оно застыло в сардонической усмешке, от которой бросало в дрожь.
Судьба распорядилась так, что Беатрис де Касас, женщина, вдохновившая Бетховена на самую революционную из его симфоний, умерла семнадцатого декабря. Сам композитор родился в этот день в 1770 году.
Еще двенадцать цифр. Именно они, по мнению судьи и судебного врача, отделяли Даниэля от сейфа со спрятанной в нем партитурой Десятой симфонии. В каком-то австрийском, возможно венском, банке Томас хранил бесценную рукопись, но как установить, о каком именно сейфе идет речь? Не хватало двенадцати цифр, которые теоретически должны были быть зашифрованы в татуировке на голове убитого музыканта и которые Даниэль Паниагуа, сколько ни думал, не мог расшифровать. А если судья и судебный врач ошибаются и часть шифра находится в другом месте, скажем, скрыта в другой татуировке? Быть того не может, ведь тело Томаса до последней складочки на коже осмотрела и обследовала целая команда патологоанатомов. А если убийца уже разгадал шифр и, завладев партитурой, уехал за тысячи километров? В таком случае все равно следует отыскать банк: служащие, возможно, дадут подробное описание внешности убийцы, и это поможет вернуть партитуру. День ото дня становилось все очевиднее, что до конца расшифровать нотную запись означает задержать преступника, обезглавившего музыковеда.