И снова она услышала только одну вещь, ее лицо все еще было спрятано в подушку. «Милая моя». Он назвал ее своей милой. Никто и никак за всю жизнь не называл ее ласково, за исключением укороченной формы ее имени — Лиззи.
— Неужели мы опоздали? — спросил он ее. — Есть ли какой-нибудь шанс, что вместе мы сможем сделать из этого брака что-то стоящее?
Она пожала плечами, но ничего не ответила, все еще не доверяя своему голосу.
— Что ты думала обо мне этот год? — спросил он ее. — Я думал, что ты красивая, недосягаемая, аристократичная снежная королева. Вряд ли ты думала обо мне лучше.
— Мрачный, — сказала она в подушку. — Строгий, без чувства юмора. Невероятно красивый.
— Я все такой же в твоих глазах? — спросил он после короткой паузы.
— Ты все еще невиданно красив, — отозвалась она.
— Я был уверен, — сказал он, — что ты презираешь меня из-за моего социального происхождения.
Она оторвала лицо от подушки, хотя все еще не смотрела на него.
— Я была уверена, — произнесла она, — что ты презираешь меня за то, что я вышла замуж из-за денег.
— Боже мой, — сказал он после очередной паузы. — Разве можно представить, что двое довольно разумных взрослых людей, состоящих в браке, не смогли за целый год найти времени, чтобы поговорить?
— Да, — сказала она.
Он некоторое время сидел и смотрел на нее. Она лежала не двигаясь, и все еще не смотрела на него. Казалось, уже многое было сказано. Но что в действительности изменилось?
Он поднялся и повернулся, чтобы шлепнуть ее по попке.
— Вставай, — потребовал он, его голос был оживленным и веселым. — И одевайся.
— Подай мне тогда мою ночную рубашку, — сказала она. Ранее он бросил ее на пол с другой стороны от кровати.
— Я имею в виду, — с нажимом сказал он, — надень свою самую теплую одежду.
— Зачем?
— Мы идем на улицу.
— На улицу? — Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Зачем?
— Кто знает? — Он посмотрел вниз на нее и улыбнулся — она могла поклясться, что ее желудок сделал сальто-мортале. — Нам надо поговорить. Возможно, слепим снеговика. Или сделаем снежных ангелов. Это соответствовало бы ситуации, не так ли?
— Но все двери уже заперты, — сказала она по-дурацки. — Ведь уже почти полночь.
Он ничего не ответил. Просто продолжал смотреть на нее и усмехаться.
Он обезумел. И был невиданно великолепен в своем безумии.
Элизабет рассмеялась.
— Ты сумасшедший, — сказала она.
— Вот видишь. — Он указывал на нее пальцем. — Это то, чего ты не знала обо мне весь этот год. И еще много чего. А я не знал, что ты можешь смеяться над перспективой быть вытащенной на улицу холодной снежной ночью, чтобы сделать снежных ангелов. Осмелюсь сказать, что есть много, чего я о тебе не знаю. Я иду на улицу. Ты идешь со мной или нет?