Тинейджеры как по команде отрицательно затрясли головами.
– Еремеев?
– А чего сразу Еремеев?
– Как особа, приближённая к императору.
– Чё?
– Ничё! Классику сатирического жанра надо читать, раз уж к шутовству склонность имеете, Пётр Петрович. Вам есть что мне сообщить?
– Нечего мне сообщать. Я с ней не дружил. Она ни с кем не дружила. Вся такая загадочная ходила, задрав нос выше крыши. Если что и говорила, то очень редко. И так… Всё намёками, типа, она сильно взрослая, а её родители сюда заперли. Можно подумать, хоть кто-то из нас в это заведение для малышни хотел. Я лично хотел на станции техобслуживания всё лето торчать, мотоциклы помогать ремонтировать, да как же. Отпустят они!
– Она как-то хвасталась, что от неё без ума взрослый мужчина, – перебила Еремеева та девочка, что сильно краснела в классе, – и что она тоже его любит. А маму ненавидит. Но скоро всё у них – ну, с мужчиной, – будет хорошо. И она маме ещё покажет. Мы ей не поверили. Понятно же, что всё выдумывает!
– Показала маме, нечего сказать, – печально констатировал Всеволод Алексеевич. – Впрочем, фантазия про взрослого мужчину вполне стандартна для вашего возраста, девушки. Сами, небось, такое частенько подружкам по ушам развешиваете? Ну да, кому же интересен несчастный Еремеев.
Девчонки хихикнули.
– А чего сразу Еремеев?! – совсем надулся пацан.
– Так я как раз и говорю, что ты – не сразу. Просто твои ровесницы не понимают пока, что ты, может быть, новым Генри Фордом станешь. Со временем… И уж точно – повзрослеешь. Куда ж без этого. А пока тебе в их фантазиях места нет, смирись. Работай над собой! Отжимайся, холодный душ по утрам, учебник физики… – мысли судмедэксперта были явно далеко от несчастного Еремеева. Но подростки перестали выглядеть, как напуганные щенки. И то хорошо.
Спустя пару часов Северный чувствовал себя совершенно опустошённым. Пришлось сперва приводить в чувство Анжелу Степановну. Он слишком обеспокоился её долгим отсутствием – и ему пришлось посетить женский туалет и вытаскивать оттуда рыдающую директрису.
– Какого чёрта вы стали работать с детьми, не имея к этому ни малейшей склонности?! – вопрошал он её, сперва вколов ей успокоительного, затем – напоив горячей кофейной бурдой из автомата.
– Я люблю-у-у-у дете-е-ей, – невнятно подвывала Анжела Степановна, похожая уже скорее на подростка-недоразумение, чем на тридцатилетнюю женщину. Впрочем, ей оказалось всего двадцать пять. Просто её очень старил неумелый макияж. И рот, лишённый карандаша с помадой, оказался вполне удобоваримых человеческих размеров.