— Хорошо. Договорились. — Рейчел протянула руку, ожидая, что рукопожатие скрепит их договоренность.
Гарретт только взглянул на ее протянутую руку и нахмурил брови.
— Я еще не сделал одного маленького добавления. — Насторожившись, она убрала руку и наклонила голову в ожидании. — Я хочу тебя.
Она нахмурилась, смутившись.
— Ты так и говорил. Ты хотел, чтобы мы закончили начатое.
— Это не окончание. Это начало. Я хочу, чтобы ты была в моей постели. Все время.
О господи. Облизнув губы, Рейчел заставила себя продохнуть. Она боялась спросить, что он имеет в виду. Боялась, что неправильно поняла его.
— Я не собираюсь просто играть. Поэтому, когда мы будем ставить маленький спектакль для публики, я хочу, чтобы ты делала то, что я говорю. — Он внимательно посмотрел на нее, его голубые глаза видели ее насквозь. — И сейчас тоже. В моей постели и обнаженная.
Его слова проникли ей под кожу и пьянили как прекрасное вино. Его требование удивило и испугало ее. Но и манило. Быть в такой близости к нему, прикасаться снова и снова — и делать это, не чувствуя вины, потому что это была часть их договоренности.
Что ж, это было слишком хорошо, чтобы упустить такой шанс.
Почти хорошо.
Если вдуматься, здесь была и обратная сторона. Если они будут так близки, будут состоять в таких интимных отношениях, Гарретт, безусловно, поймет, что никакая она не Рейчел-обольстительница. Будет ли он продолжать хотеть ее, когда поймет, что самоуверенность — это лишь ее защитная броня, под которой она была все такой же нежной и уязвимой, как и десять лет назад?
Господи, да она была жалкой. На протяжении полутора тысяч миль она убеждала себя в том, что единственная причина ее возвращения — стремление доказать всем, что она изменилась. Действительно изменилась. Как же она собирается убедить в этом весь город, если не в состоянии убедить саму себя?
Гарретт с хитрой улыбкой наблюдал за ней. Потом взял ее за руки и прижал к себе, его губы приникли к ее губам.
Прикосновение его рук жгло ее кожу, жар разливался по всему телу. И тут он отстранился. Рейчел услышала какой-то слабый возглас и поняла, что этот возглас исходил от нее самой.
— Моя комната, моя постель. Немедленно. — Он выдержал паузу, улыбка разлилась по его лицу. — Ну, — наконец спросил он, — так мы договорились?
— Извини, не получится. — Она улыбнулась. — Я не могу идти в твою комнату.
У него остановилось сердце. Такого не могло быть. Он открыл рот, чтобы сказать это, уговаривать ее, умолять, но она не дала ему такой возможности:
— Когда мы вернемся в мотель миссис Келли, пойдем в мою комнату. — Когда она взяла его за руку, в уголках ее глаз собрались морщинки от беззвучного смеха. — И я хочу, чтобы ты осмотрел Бума.