— Постой, — сказал Илья. — Но ведь мы шли с той стороны, откуда этого придела не видно… — Он подумал, но так и не нашел ответа. — Как же ты мог ощутить недостачу?
— Откуда я знаю? — радостно рассмеялся Искендер. — Что-то в нем было, в этом храме, в этой массе… — Он вдруг нашел подходящее слово. — Вот: при всей своей гармонии, храм показался мне усеченным… Или вот так будет точнее: он показался мне зажатым. Лишенным свободы. — Искендер видел, что Илья не вполне понимает его, и потому испытал нечто вроде досады. — Ну представь бутон. Это еще не цветок. Но уже и цветок — накануне его свободы.
— Ты поэт, — улыбнулся Илья.
— В нашем народе каждый мужчина — поэт, — убежденно сказал Искендер.
— А тебе не кажется, — сказал Илья, — что с этой пристройкой храм станет кособоким, потеряет свою гармонию?
— Так ведь с противоположной стороны, где пока ничего нет, — должен быть точно такой же придел! — Илья никогда не видел Искендера таким. Ему здесь будет хорошо, подумал он. — Именно это я и ощутил! Сразу ощутил, с первого взгляда. А сейчас понимаю, отчего это чувство возникло: этот храм задуман не прямоугольным. В плане — если сверху посмотреть — он должен иметь форму креста. Традиционное решение. Оно объясняет удлиненность храма. — У Искендера вдруг родился еще один образ — и он опять рассмеялся от удовольствия. — Чтобы взлететь — ему недоставало крыльев!
Илья подумал.
— Как-то нелепо выходит… Зачем две синагоги?
— А с другой стороны и не должно быть синагоги.
— То есть?
— Любой молитвенный дом: протестантский, католический, исламистский, буддистский, — да мало ли какой! Лично мне это безразлично — я говорю об архитектурном замысле.
— Не горячись — это интересный вопрос. — Илье было действительно интересно; в эту минуту он даже не помнил, зачем сюда пришел. — Ведь если другой придел достанется, предположим, католикам, то как быть представителям остальных конфессий?
Вопрос был простой, более того — очевидный, но он остановил Искендера, как удар в лоб. Именно так. Еще несколько мгновений назад он летел, парил, наслаждаясь гармонией, с которой ему посчастливилось соприкоснуться, наслаждаясь собой, своей способностью по одному намеку прочесть замысел великого человека; ведь это как бы уравнивало их! Правда, даже в эти мгновения полета где-то в глубине сознания Искендера червячком копошилась мыслишка, что это не его полет, что он только пассажир; его несут в ладонях, подносят так, чтобы все удобно и ясно открылось: посмотри… Но все же был полет! И была эйфория! — такое редкое мгновение, когда ощущаешь себя не мыслящей глиной, а Творцом. Пусть маленьким, эфемерным — но Творцом… И вдруг — простой вопрос — и сказочное переживание — такое реальное! — оказывается всего лишь сном…