Илью фреска разочаровала. Это была первая фреска, увиденная им в натуре; она ничем не отличалась от фресок из альбомов по истории искусства. Мертвечина. Примитив. Энергетически пустая. Даже уличные graffiti по сравнению с нею — шаровые молнии. Кстати, глаза у ангела с каким-то дефектом. Они глядят прямо, значит, у каждого зрителя должно возникать впечатление, что ангел смотрит именно на него. А здесь это не происходит. Оно и понятно: откуда в этом селе взяться приличному богомазу…
Илья отступил несколько шагов. Впечатление не изменилось. Ангел смотрел сквозь него. На что? Илья оглянулся. Позади были строительные леса, за ними — высокий арочный проход в темноту придела. В пустоту. Я все-таки здорово устал, подумал Илья. Мое внимание рассеивается. Я ищу смысл там, где смысла нет и в помине. Да и не нужен мне смысл, мне нужна конкретная информация…
— Нет, ты только погляди, какая любопытная фреска! Я видел самые знаменитые, но ничего подобного…
Искендер снова ожил. Он был как ищейка, распутывающая след. Он ощупывал тело фрески, трогал ее ногтем, принюхивался к ней. Шерлок Холмс, только без лупы.
— Идем, — сказал Илья. — У тебя еще будет время повозиться с нею.
Искендер эту реплику даже не расслышал.
— Ты обратил внимание, фигуры исполнены разной техникой. — Искендер провел ладонью по изображению старца. — Здесь — традиция. Работа по свежему покрытию. По влаге. Как в акварели. Но ангел!.. — Искендер наконец обернулся. — Это не покраска, это пропитка… — Он понял, что его слова отскакивают от Ильи, и стал говорить раздельно и с нажимом, словно старался втиснуть слова в Илью. — Подойди. Ну пожалуйста. Это надо видеть. Краситель не снаружи, его как бы влили в основу. Как жидкость в сосуд. И художник добился желаемого впечатления: кажется, что ангел не написан, что он — внутри фрески…
Илья послушно взглянул на ангела, опять попытался поймать его взгляд. Не получилось. Подошел. Сунул палец в дырку от пули. Пощупал. Пуля была на месте.
— Отчего же он не вытек из этой дырки?
Сказал — и тут же пожалел. Не нужно было так говорить. Никак не избавлюсь от манеры опошлять не свои мысли. От дешевой клоунады.
— Вот что, дорогой…
Илья вдруг осознал, что произносить слова ему трудно. Язык был тяжелым. Уже который месяц Илья был в постоянном напряжении. Не только днем, но и ночью. Равнодушие — ко всему, ко всему — разрасталось в нем, как раковая опухоль. Оно меня и убьет… Может быть, пока я паразитировал на любви Марии, мой собственный генератор заржавел, как говорят медики — атрофировался? Если так, не долго музыке играть…