Это особенно убедительно нам показала Анна Ахматова, за что ее можно поблагодарить. Сразу вокруг нее завертелись ловцы с иностранными паспортами. Не то дипломаты, не то агенты. Даже сын Черчилля там оказался. И, надо сказать, она была счастлива нарушить свой монастырский уклад ради таких любезных гостей и новоявленных почитателей.
Это не было для меня открытием. Она никогда во мне не вызывала даже подобия доверия. В любом ее слове, в любом ее жесте, особенно в ее образе жизни, я видел неискренность и театральность, рассчитанную игру на публику. Все было игрой — аскетический стиль, повадки королевы в изгнании и эта ее нужда напоказ. Решительно все, что я о ней знал, а знал я, естественно, предостаточно, не исключая занятных подробностей, все заставляло меня удивляться — как люди не видят этой игры? Но поклонники на то и поклонники, на дурачков все это действует.
Игра. Работа над автопортретом. И все-таки было бы легкомыслием назвать такую игру невинной. Обольщение псевдоинтеллигентов, и уж тем более простолюдинов Санкт-Петербургом, Царским Селом, этим подчеркнутым отторжением от нашего быта, от нашей лексики, от повседневного обихода, — это опасная игра. Вызов, упорство, непримиримость.
Про Зощенку такого не скажешь. Происхождение хоть и дворянское, однако дворянством тут и не пахнет. Этот не сидит на горе, а копошится в муравейнике.
Многие не могли понять, зачем понадобилось обрушить артиллерийский залп такой мощи на жалкий рассказик про обезьянку размером в пуговку. Дело не в нем. На эту пуговку он застегнул свою привычную одежку, скрывавшую до поры его суть. Иные прекраснодушные олухи нас уверяли, что он сочувствует изображенным маленьким людям. Начать с того, что живет он в обществе, в котором исходно не поощряются ни маленький человек, ни культ этого маленького человека. Героем становится любой. Только глупцы не понимают, что управлять героями легче, нежели маленькими людьми. Герои послушно идут на жертвы, маленькие — сопротивляются, отстаивая свое местечко. Герой всегда остается в системе, даже тогда, когда с нею спорит. Он утверждает систему и тем, что выражает с ней несогласие. Маленький гораздо опасней. Он отторгает любую систему, она для него не имеет смысла. Он — вне ее, он ее обесценивает.
Скажут, что я восславил «винтиков». Это совсем другое дело. На винтике — большая ответственность. Выйдет из строя, и — катастрофа. Маленький человек безответствен. И чем ему больше сострадают, тем он становится безответственней.
Но — далее! Никаким сочувствием тут и не пахнет. Наоборот. Тут не сочувствие, а презрение. Я чувствую его за версту. Знаю его во всех оттенках. Знаю мучения презираемого и наслаждение презирающего. Однако же, право на презрение — удел немногих, и это право следует еще заслужить.