Тобольский кивнул:
— Послежу за собой.
Ромин немедленно возразил:
— Не надо. Именно эта осанка придает вашей поступи своеобразие. Нечто надменно-победоносное.
Тобольский сказал:
— Нужно обдумать.
Когда он ушел, Ромин заметил:
— Нет, не обдумает. Собственный голос мешает думать. Кайфует, как в опере.
Был в автобусе и Сермягин — знаток серебряного века, румяный жовиальный шатен. Был добродушный, почти горбатый, специалист по Платонову Львин. Все прочие, в общем, едва знакомы, все это — новая генерация, сравнительно молодые люди, а двое из них и вовсе юны — сильно бородатые мальчики.
— Только б не мучили разговорами, — пробормотал Авенир Ильич.
Но — обошлось. Все еще в полудреме, не выспались, не вошли в колею. Ограничились краткими приветствиями. Лишь Львин потряс ему с чувством руку и одарил печальной улыбкой, исполненной братского понимания.
Однако и этот жест солидарности только усилил его раздражение. Скажите, какая многозначительность! Мы здесь заодно, для вас, для меня чтения эти — не мероприятие, не интеллектуальный пикник. Такой эзотерический смысл был вложен им в скорбное рукопожатие. Впрочем, вполне возможно, все искренне. Горбун, как известно, весьма чувствителен. Не то что вся остальная публика.
"Прежде я был гораздо терпимей, — вздохнул про себя Авенир Ильич. — Должно быть, общение с Константином попросту обострило зрение. А это сказывается на характере".
Автобус вырвался из столицы. Апрель подсушил московские улицы, а тут зима еще не сдалась. Авенир Ильич мрачно смотрел в окно на черные снежные комки, на эти безлиственные деревья, на сучья, похожие на обрубки. Когда-то он придумал игру с самим собою — суть ее в том, чтоб выдернуть день или миг из контекста. Они существуют уже не во времени, у них нет ни прошлого, ни продолжения. Неведомо как они появились из ничего и уйдут в ничто. Вот катит какой-то странный автобус, загруженный странными пассажирами, ничем не связанными друг с другом, а странная загородная местность с размытыми следами зимы не имеет ни своего названия, ни отведенного места на карте.
Сидит у окна рядом с крупной женщиной, устало прикрывшей набрякшими веками еще непроснувшиеся глаза, Некто, немолодой человек. Как Чичиков, и не толст и не тонок, лицо, как все утверждают, породистое. С возрастом его римский нос чуть заострился, над верхней губой, тоже обузившейся с годами, белая полоска усов. Рыжеватые волосы поредели, впрочем, спереди ничего не заметно. В серых глазах еще различима прежняя нервная настороженность, но, кажется, и она унимается. Жена и знакомые очень часто называют человека АИ с легкой руки другого, теперь уже несуществующего человека. И вот он едет, Некто, АИ, смотрит вокруг, словно хочет спросить: где мы сейчас, куда нас несет, зачем мы тут вместе, чужие люди?