Ее ли вина, что ему здесь худо? Он вспомнил одну из роминских присказок: "Нечего в люди ходить по печаль, когда дома навзрыд". Обоим не сладко. Он ощутил забытую нежность. Кто есть у него, кроме этой женщины?
— Прости и ты меня, — сказал Авенир Ильич.
Чем дальше, тем длинней становились паузы между их свиданиями. Авенира Ильича тяготила сопутствовавшая им напряженность. Одно и то же! Они беседуют, а воздух сгущается и тяжелеет. Авенир Ильич все чаще задумывался, стоит ли взять телефонную трубку, снова набрать знакомый номер. Что до Ромина, он сам никогда не проявлял инициативы. Разве только — в особых случаях. Авенир Ильич помнил их наперечет.
Но столь же отчетливо он ощущал: хоть вместе и неуютно, врозь — скучно. Тускло и пресно. Жизнь утрачивала некое важное измерение, ни с чем не схожий, небудничный звук.
Было еще одно обстоятельство. Тот круг, в котором им выпало жить, скорей неприязненный, чем безразличный, был наделен ритуальным сознанием, а значит, по-своему ревниво следил за системой отношений. Круг этот воспринимал их дуэт, как часть пейзажа, не слишком обычную, но в своей необычности странно устойчивую. Меньше всего Авенир Ильич хотел бы дать пищу слухам и толкам. Возможно, Ромин их не заметит, во всяком случае, пренебрежет, но Авенир Ильич сознавал, что разговоры об их отчуждении потешили бы иные души и были бы для него обидны. Когда после долгого молчания Ромин позвонил, он обрадовался.
Вид Константина не то что встревожил, но неприятно удивил. Остроугольное лицо, кажется, стало еще острее — куда уж дальше, еще немного, и щек не останется, только впадины и графические линии скул. А эти два усмешливых ока, верно, с детства подожженные серой? Привычный коричневый с искрой окрас поблек и покрылся патиной, казалось, что глаза поседели.
— Ты часом не уезжал куда-нибудь? — спросил Авенир Ильич.
— Уезжал. Был в одном северном городишке. Отправился по следам героя.
— Успешно?
Ромин отозвался не сразу:
— Я уже стар для путешествий.
К такому ответу, совсем не роминскому, Авенир Ильич был не готов. А та интонация, с которой вдруг прозвучали эти слова, исключала шутливую реакцию.
— Ты преждевременно капитулируешь, — пробормотал Авенир Ильич. Он был словно застигнут врасплох.
Ромин не стал ему возражать.
— Юные люди и не догадываются, — сказал он, — что спускаться по лестнице много труднее, чем подниматься. Они не поверят и ортопеду, который на этом собаку съел.
— Ты завидуешь молодым людям?
— Чему тут завидовать? Стоит лишь вспомнить этот весенний дебют биографии — сразу же начинает тошнить. Взвинчен, издерган, тебе все желанно и все недоступно. Скверный сезон!