Через несколько дней до Бирона, сильно взволнованного противопоставленной ему волей молодой правительницы, стали доходить все более и более тревожные слухи.
У Анны Леопольдовны появились усердные и смелые сторонники, все громче и громче заявлявшие, что Россия уже довольно вынесла во время «бироновского владычества» и что пора русской земле отдохнуть от пролитой русской крови.
— Пуще лихого ворога русскую кровь пил и проливал проклятый немец! — говорили люди, так или иначе потерпевшие в долгое правление властолюбивого фаворита. — Пора и честь знать!.. Пора и вздохнуть русской груди!.. Пора расправиться русским сломленным и согнутым плечам!
Бирон знал все это. Его приверженцы ему неукоснительно повторяли все это, но прежней зверской расправе уже не было места, и сам Ушаков вместе со своим деятельным помощником Трубецким отдыхали от беспрерывных пыток и допросов.
Бирон, правда, еще правил; еще дрожали перед его ненавистным именем и пугали им детей на Руси, но прежней силы у него уже не было и он первый сознавал это.
Желая всячески досадить правительнице, он изыскивал все средства пойти наперекор ее воле и ее желаниям и, зная, как сильно она желала возвращения Линара, вошел в переговоры с дрезденским двором о том, чтобы красавцу-графу был воспрещен отъезд из Дрездена чуть не под страхом смертной казни.
Анна Леопольдовна прознала об этом и, выведенная из терпения, решилась прямо и непосредственно объясниться с фаворитом по этому, в сущности, щекотливому вопросу. Это объяснение произошло почти тотчас после погребения императрицы, тело которой, набальзамированное и пышно убранное, в течение шести недель было выставлено в залах Летнего дворца, в стенах которого скончалась Анна Иоанновна.
Бирон, в упор спрошенный правительницей по поводу его противодействия возвращению Линара, прямо и категорически ответил, что он не допустит приезда красавца-графа, находя его присутствие не только не нужным, но и вредным для интересов русского правительства.
— То есть для вас лично? — со смелой и вызывающей усмешкой сказала правительница.
— Нет, скорее для вас, ваше высочество! — не уступая ей в смелости, ответил бывший фаворит.
— Для меня?
— Так точно! Меня присутствие графа Линара скомпрометировать не может.
— А меня?
Бирон пожал плечами и произнес:
— Мое уважение к сану, который вы носите, и к тому положению, которое вы изволите занимать в государстве, мешает мне говорить с полной откровенностью.
— О, это уважение столько раз нарушалось вами, что одним разом меньше, одним больше — не в счет! — холодно рассмеялась правительница.