— Тогда всех бы вас подвел под наказание.
— Не к добру это тебе птица села на плечо, — посулил пожилой железнодорожник, — кабы не было беды тебе, Чистяков.
Воробьиная история и выстрел взволновал на весь день тюрьму, и особенно камеру Реброва. День прошел быстрее, чем обычно, и после вечерней проверки те, кто не рассчитывал в ночь попасть в число расстрелянных, могли мирно укладываться спать до завтрашнего утра. Вдруг в восьмом часу вечера необычные шаги раздались по коридору.
— Рано сегодня, — соображал кто-то из арестантов вслух.
— Из которой? Не из нашей ли?
— К нам, к нам, — прошептало несколько голосов.
Шаги смолкли у дверей. Двери раскрылись.
— Чистяков! Собирайся!
— Я готов.
— С вещами.
«Узнали», — мелькнула у Реброва мысль.
С вещами и после вечерней проверки отсюда уходили только навсегда. Сомнений быть больше не могло.
— Торопись! — рычал надзирательский бас.
Руки немножко одеревенели. Из вещей у Реброва были только корзинка от передачи, бутылки и подстилка.
— Оставь нам. Тебе все равно ни к чему, — шептал сзади какой-то тощий мужичонко.
— Возьми.
— Фуражку?
— На и ее.
— Говорил я: не к добру птица на человека садится, — пробормотал, не обращаясь ни к кому, железнодорожник.
— Идем, — резко сказал Ребров надзирателю.
Проходя по тюремному дворику, он не выдержал и спросил конвоира:
— Куда?
— Куда вашего брата водят? — обрезал тот и свернул к тюремной конторе.
Здесь было все так же, как и в тот день, когда Ребров впервые попал в контору. В узком коридорчике сидели надзиратели, дожидавшиеся своего дежурства. За решетчатой стенкой несколько канцеляристов арестантов что-то тщательно записывали в книги. Налево — дверь в тюремную церковь, а прямо — в кабинет начальника тюрьмы. Надзиратель шел прямо. На минуту задержался у дверей кабинета начальника, постучал в нее и пропустил вперед Реброва.
Начальник тюрьмы, краснощекий брюнет, сидел не за своим столом, а в кресле, рядом же на его месте восседал штатский моложавый человек в пенсне, сухощавый блондин с неприятными бесцветными глазами. Они переглянулись с начальником тюрьмы при входе Реброва, и штатский обратился к нему с вопросом:
— Вы — Чистяков?
— Да, я — Чистяков, — сказал спокойно Ребров.
— Вы знаете, за что арестованы?
— К сожалению, нет.
— Вы были студентом, а затем юнкером?
— Да. Третьей петергофской школы прапорщиков.
— А кто был ее начальником? — быстро последовал вопрос.
— При мне полковник Пантелеймонов, — твердо произнес Ребров, вспомнив подпись на удостоверений Чистякова.
На лице штатского промелькнула улыбка, и он, указывая на стул Реброву, любезно произнес: