Я социалист в течение полутора десятков лет и имею смелость прямо заявить, что исхожу из того основного положения, что до социализма нам в России еще далеко и что сейчас мы живем и долго еще будем жить в обстановке капиталистического строя… Поэтому я самый решительный противник большевистских социалистических опытов, которые только разрушили наше народное хозяйство…
Вы здесь купаетесь в изобилии сельскохозяйственных продуктов…
Московский рабочий вымирает с голоду на восьмушке овсяного хлеба…
Вы здесь хозяева своей страны.
В Москве хозяйничают немцы!
Вы свободны. Никто не смеет посягнуть на ваши личные права.
В Совдепии чрезвычайка день и ночь расстреливает рабочих.
Краска долго говорил перед молчаливой аудиторией. Он уже давно покончил с «консолидацией демократических сил», с телеграммой Пишона, приветствовавшего Комуч, и снова громил большевиков, призывая на их голову громы небесные. Наконец он кончил и, утираясь платком, опустился на стул.
Большеголовый председатель снова ударил в ладоши. Словно по команде, опять пробежали жидкие аплодисменты и замолкли. В зале зашевелились, задвигали стульями, защелкали пружинные сидения. Вдруг с задних рядов, где-то рядом с Ребровым, звонкий голос на всю залу уверенно прокричал:
— Врешь! Не верим!
Зал замер на мгновение, и в следующую минуту оглушительные аплодисменты разорвали тишину.
Председатель схватился за колокольчик. Бешено зазвонил, растопырив пальцы левой руки. Но еще более сильные, продолжительные аплодисменты заглушили колокольчик, крики председателя и Краски.
Зал долго не успокаивался. Большеголовый человек, передав колокольчик Краске, сам подошел к трибуне. Он заговорил о тяжелом финансовом положении страны, об огромных военных расходах и призывал рабочих временно подождать с увеличением заработной платы.
— У Комитета сейчас нет денег, — кричал он, — и вы, как сознательные граждане, должны понять это и не настаивать на осуществлении невыполнимых требований.
Едва он отошел на свое место к столу, как снова тот же громкий и уверенный голос прокричал:
— Врешь! В Казани золото взяли. Придут большевики — деньги найдутся!
Зал второй раз затрясся от рукоплесканий, вихрем ударивших со всех сторон.
Краска подскочил к трибуне, красный от волнения и негодования, и, силясь перекричать шум аплодисментов, казалось, ловил ртом воздух:
— Казань… Благодаря мне… — донеслись отрывки его реплик до Реброва, — я сам… Завтра в «Вечерней Заре»…
Но рабочие уже не слушали Краску и торопились к выходу.
Ребров вышел на улицу и остановился у темного подъезда. Мекеша куда-то исчез. Из «Триумфа» валила толпа. Она разбилась на группы, пары, одиночки и постепенно редела.