Володька бежит с ведрами к речке. Искупаться бы! Но вода в реке холодная, скоро осень. Скоро заморозки и холода. Скоро он будет снова работать на ферме. Каждый день одно и то же. Ничего нового. Но что делать? Другого выхода нет. Слава Богу — не лагерь. Там бы и не так вкалывал.
Поселенец набирает воду. Бежит к загону. Надо подойники помыть. Помочь бабам прокипятить бидоны. Тут не до счетов — мужичье ли дело, его ли обязанность? Бабы тоже ему помогают, не считаясь ни с чем. А тут еще, как на грех заболела старая Акулина. Руки отказали. Да оно и понятно — сколько лет уже дояркой работает. А в группе двадцать пять коров. Всех выдоить надо. Руками. А коровы тоже разные. У одной вымя чуть не до земли. Соски толстые, рукой не обхватишь и слабые. Не выдой вовремя — начнет молоко вытекать из вымени. Сколько пропадет! У другой вымя с фонарем искать надо. Соски, как пуговки. И тугие. Тянешь их изо всех сил. А молоко еле сочится. Не струи, а слезы. Горе одно с такими. Попробуй крикни на такую. Подожмет все молоко, ни грамма не отдаст. Так и сгорит оно у нее. А эти тугосисие, как на грех, все помногу молока дают. За один день до двадцати литров. Но и возни с ними — уйма. А сил сколько отнимают — не счесть! Попробовал Вовка одну такую подоить. И зарекся. Молоко не в подойник, в рукава побежало. А потом еще эта Лыска, так отшвырнула его ногой от себя, что не только подойник опрокинула, но и сам поселенец в кормушку влетел. Не учел, что корову прежде дойки приучить к себе надо. Вон они какие норовистые. Акулинину группу взяли доярки, каждая по две-три коровы, и они других доярок не признают. Не дают доить. Не подпускают к никого. Орут на весь загон дурными голосами, рядом с ними Акулина плачет. Руки опухшие показывает. Но коровы этого понять не могут и не хотят.
Вовка привязывает коров, ловит норовистых. Покуда доярки занимаются дойкой, носит молоко в бидоны. Цедит его, замеряет, записывает. Работы невпроворот. Бабы теперь не зовут его иначе, чем Володюшка. Сторож, на что скупой на похвалу старик, а и тот к Вовке уважительно относится. По вечерам заговаривает с ним. Хвалит в глаза и за глаза. И добавляет:
— Раньше бабы за три часа кое-как с одной дойкой на загоне управлялись. А теперь все за полтора часа. А все — ты. Один, а сколько времени ихнего сберег, да и силенок. Ведь не велики они у баб, что ни говори. А вот ты им подсобляешь. И как ловко. Глаза не нарадуются. Вот ты говорил, что в городе рос, а и к нашему деревенскому житью у тебя смекалка имеется. И соображение. У наших, у сельских, здесь рожденных, не у всех такое имеется. То-то и оно, это от природы каждому. От желания. Без того ни одна скотина и близко к себе не подпустит. Она хорошего человека за версту сердцем чует.