Яровой увидел свой след на снегу. Он весь кровяно-красный. Отчего? Да, все понятно. Наступил на снег. А там клюква. Раздавил. Вот и окрасился след кровью ягоды. Неприятно. Мурашки бегут по спине. На белом, совсем нетронутом снегу кровавый след. Яровой остановился, смотрит как завороженный. А может не случайно? Может судьба указала, что где-то в жизни был неправ? Что когда-то, в чьей-то судьбе, он и оставил такой вот след. Умышленно или нет — неважно. А совесть и держит теперь — смотри! Думай! Помни!
К сердцу холод подкрадывается и память начинает лихорадочно работать. Вспоминать. Был ли виноват? Спине становится жарко и за плечами встают тени тех, с кем пришлось встречаться по делам. Нет! Прав! И здесь! И в этом случае! И в других, он не поступался совестью своей. Отступись он, устань и чья-то рука могла оборвать много жизней, и не один след, а множество кровавых дорог пролегло бы в жизни. Ведь случись ему, он снова делал бы так, как уже поступил.
И снова за спиной вырастают тени… Скальп убит, но кем и за что? И не потянется ли от его смерти кровавый след и дальше? Нет, надо остановить руку убийцы. Лишить ее возможности действовать безнаказанно.
Опять за спиной чье-то дыхание. Горячее, прерывистое. Волосы взмокли от ужаса. Кто его преследует? Ведь нет никого. Муха? Его злая тень? Он убийца! Его руки в крови невинных. Но он далеко. Его здесь нет. Но отчего же вздрагивает сердце?
«Наслушался всяких рассказов, вот и мерещится всякое. Ты здесь чужой, всем чужой, никому нет дела до тебя. Иди спокойно. Делай свое. Выполняй предназначение и не бойся. Тебе некого бояться. Ты никому не сделал зла. Иди», — успокаивает себя следователь. Но ноги не слушаются. Они дрожат. Вот диво! С чего бы? Разум спокоен, сердце кричит. Будто беду чует. Тихо! Уймись! Не кричи!
Яровой идет медленно. Оглядывая и оглядываясь. Под ногами то снег скрипит, то мох хрустит. Какой он красивый, будто кружевной. Бледнозеленый. И такой сухой, колючий, хрупкий. Срывает пучок. На память. Но мох тут же ломается. Не привычен он к теплу человеческих рук. Родившийся в страданиях, живущий в испытаниях — умирает в тепле. Яровой идет меж кочек. И вдруг останавливается перед костями. Их немного. Белые-белые. Обглоданные дочиста. Без единой кровинки. Кто здесь умер, отдав земле все? Жизнь, тепло, кровь, дыхание? Кто? А может, вовсе не умер? Может и ему оборвали жизнь, подкараулив за кочкой? Чьи-то зубы безжалостно и свирепо разделались с тем, кто слабее? Он рассматривает кости. На них так хорошо сохранились царапины, следы волчьих зубов. Опять расправа, жестокая, несправедливая.