— Стой! — повис крик Ярового. Но поздно…
Вспоротое брюхо медведя окрасило руки каюра в темно-красный цвет, кровь потекла на землю. Медведь тряхнул головой. Глаза его то ли от злости, то ли от боли стекленели. Он попытался встать, но вывалившиеся внутренности помешали. Медведь рухнул навзничь. Словно хотел тяжестью тела заглушить, задавить боль. Упал. И больше не шелохнулся. Рядом с ним, корчась, умирал, захлебываясь визгом, вожак упряжки. Юрка подошел к нему. Вытер лицо шапкой. Тем же ножом, каким только что убил врага, перерезал горло вожаку.
Вскоре освежеванная туша медведя, прикрытая шкурой, была погружена на нарты. Собаки рычали на нее. Облизывались, чуя запах крови. Место вожака занял другой пес. И упряжка, подгоняемая каюром, покинула распадок. Яровой молчал, ошеломленный случившимся.
— Тебе есть где остановиться в Тигиле? — спросил каюр.
— Найду.
— А где найдешь? — не отставал Юрка.
— В гостинице.
— Там не топят.
— Не замерзну!
— Пошли ко мне! — предложил коряк.
— Не могу.
— Почему?
— Работы много.
— Смотри сам, — равнодушно отвернулся каюр, и сказал: — Медвежью шкуру я выделаю. Куда ее принести?
— Не нужна она мне.
— Как? Он твой.
— Я его не убивал.
— Ты знаешь, у меня пятеро детей. Им без меня плохо было бы. — Медведь не шутит. Он никогда не выпускает живым того, кого поймал. Ты мне помог выжить. А значит, твой этот медведь. И шкуру его ты должен взять. Не силой ты его победил. Умом. А это труднее.
Яровой молчал.
— Мишка по весне всегда злой, — добавил Юрка, глянув на следователя.
Тот не отвечал. Сзади, за плечами, топорщилась на нарте медвежья туша. Зверь мог остаться жив и в то же время должен быть убит.
Под лапами собак скрипел снег. Псы еще не остыли от схватки, облизывали окровавленные морды, втягивали носами запах мяса.
Наступили сумерки и деревья на сопках смешались с наступающей темнотой. Каюр подгоняет собак. Те напрягли остатки сил, скулят. Тяжело им. Яровой идет, внимательно разглядывая все вокруг. Вон белка бежала из-под стланника. Подскочила к дереву. Один, другой стремительные прыжки и спряталась летяга в дупло. Вон ее мордашка торчит. Наверное нарты испугалась. Собак. У нее в дупле тоже дети. Никто не хочет рисковать своею головой.
А вон там, чуть подальше— косой дрожит. За пенек спрятался. Да, стригущие воздух, уши выдают. Есть чего бояться. Собаки на зайцев всегда охочи были. Тут же их вон сколько! Целая упряжка. Разве убежишь от такой своры? Враз поймают. На куски порвут. А тут еще, как на грех, шубка не сменилась полностью. Морда уже серой стала. А все остальное — белое, как снег. В такое время нигде не укрыться. В тундре — белая спина выдаст. В снегу — серая голова с длинными ушами. Вот и дрожит косой. Дыхание сдерживает. Всех и всего боится. Даже самого себя.