Потом Мария Степановна оживилась, стала говорить о муже. Трофимов слушал без особого внимания и без всяких чувств. Он заговорил о северных лесах, об их богатой охоте. Мария Степановна кивала, но слушала тоже плохо. И, наконец, оба замолчали и сидели, думая каждый о своем.
День тускнел. Море — оно лежало внизу — затягивалось паром. От легкого ветра листва над головой слегка трепетала.
Трофимов ушел напиться, а когда вернулся, то увидел, что Мария Степановна лежит на могиле и плачет беззвучно, но горько и безнадежно. Его охватило бешенство. Он сгреб ее за плечи и рванул вверх. Поставил на колени, а там она уже встала сама.
— Ты чего?! — закричал Трофимов, — чего?! Не вернешь его все равно! Давай пошли домой!
Мария Степановна вытерла слезы, собрала сумку. У автобусной остановки долго ждали, не разговаривая.
«Ревную я, что ли?» — думал Трофимов. Сейчас он уже успокоился, и ему стало неловко.
Вечер прошел вяло, молчали, смотрели телевизор.
Ночью он проснулся, потому что почувствовал: Мария Степановна не спит. Чуть серело, сонно стучал будильник. Отчего-то сильно болела голова.
Включил настольную лампу, взял папиросу. То, что лицо у Марии Степановны было светлое, задумчивое, насторожило его.
— Что. Маша, не спишь?
— Думаю, Петя.
— Вот тебе на, думает по ночам. И что же ты думаешь? — неестественно шутливо, кашлянув, спросил он.
Мария Степановна опустила ноги с кровати и села, поставив локти на колени.
— Не дело мы с тобой затеяли.
— А-а… — протянул Трофимов таким тоном, будто он давно ждал этих слов, но надеялся, что они не будут сказаны, и уже по инерции, без всякой надежды, спросил: — Это почему? — И сел рядом.
Они сидели, не глядя друг на друга: она — в длинной белой рубашке, он — в линялых трусах и майке.
— Стареем мы с тобой. Пожили. У каждого свое. Поздно начинать. И не знаем и не понимаем друг друга. В пятьдесят лет трудно стать близкими-то. Так что не надо, Петя. Ты не обижайся.
— Смотри, — криво усмехнулся Трофимов и стал надевать брюки.
— Ночь еще, куда пойдешь? — тихо сказала она.
— Да нет, пойду, — с ожесточением ответил Трофимов. — Ну, не поминай лихом.
— До свидания, Петя.
Он пошел вверх по улице, туда, где росли кусты. Петлял под ногами ручей, в горы втиснулись дома. Пахло мокрым лесом.
Трофимов дошел до черной трубы, выведенной из скалы. Оттуда била холодная вода. Он напился и, подставив под струю голову, жадно впитывал тяжелой головой свежесть. С острой жалостью, едва не всхлипывая, думал о себе.
Дома, совсем разбитый, он лег у кустов на мокрую траву.
«Что же теперь?»
Ему было обидно. Не на Марию Степановну и ни на кого другого. А может быть, и на Марию Степановну, потому что она была права, и он понимал это, и понимал, что в какой-то мере хотел обмануть ее и совсем уж — себя.