— Есть, товарищ старшина!
Поставив коптилку на нары, солдат рывком хватил свой «сидор» («Великоват для „голодного запасника“», — отметил Маркелов), выкопал из него моток немецкого телефонного кабеля, шило, мигом свернул с ног обмотки и, сняв ботинки, старательно, очень уж старательно, стал кропать их. Старшина видел, как предупреждающе в бок тычут Петрова друзья, но он, не отзываясь, продолжал чинить обутку. Маркелов нырнул за занавес.
Здесь его заботами младшему лейтенанту Беркало был создан кой-какой уют: на деревянный, из жердей, топчан положена солома с хвоей, поверх — шинельного сукна старое одеяло. На стене — натуральная семилинейная керосиновая лампа, только без стекла. И даже столик устроен из снарядных ящиков. На нем лежали книги, о которых Маркелов до войны и слыхом не слыхал: толстые, в серьезных обложках. Беркало войну встретил студентом-первокурсником и, как подозревал Маркелов, все эти Руссо и Кампанеллы служили ему вовсе пока не для приращения знаний, а для пускания пыли в глаза девчонкам из полковой санчасти. Иначе для чего же волочить за собой полпуда книг на фронт? Чтобы Беркало хоть раз читал их — не видно было.
Между прочим, Маркелов потому находился тут, что замещал временно взводного, а так его резиденция в первой роте. Беркало крупно не повезло — попал в полковой лазарет. И с чем? Стыдно сказать, чирьи замучили! Интересно, как с таким «ранением» он выглядит там в глазах военфельдшера Лары — тоже бывшей студентки, в которую, Маркелов это знал, Беркало был безумно влюблен.
Маркелов взвеселился, но за перегородкой не спали, слышен был голос дневального и чей-то негромкий смех. И вдруг в землянке заиграла губная гармошка. Правда, чуть слышно, правда, мелодию «Коробейников», но за брезентом играла немецкая гармошка! Маркелов отступал с боями от Вильнюса и почти до Москвы, два раза был в окружении, ему ли не узнать эти звуки, от которых он сразу свирепел! Старшина вышел из своего угла.
Вокруг запасников сидело уже с десяток солдат взвода, почти все растрепанные спросонья. Играл, как и предполагал Маркелов, этот рядовой Петров. Закрыв глаза, он водил под своим крюком-носом никелированный пенал, перебирал сухими пальцами. Гармошка визгливо выводила русскую песню.
Маркелов рявкнул:
— Отбой был? Что это у вас, Петров?
Музыка оборвалась. Но Петров не испугался. Спокойно протянул гармошку Маркелову.
— Гармонь, товарищ старшина!
— Вы это называете гармонью?! Это немецкое, фашистское…
— Инструмент не может быть фашистским. Он инструмент, товарищ старшина! — назидательно сказал Петров.