- А если это не моя правда?
- Любая. Не забывай, что дело серьезное: прокуратура расследует двойное убийство.
- Да речь о пустяках: по просьбе Амалии Карловны я передавал деньги Висячину и Дериземле.
- Какие суммы?
- Не знаю, в конвертах.: - А за что?
- Тоже не знаю, их дела.
- И часто носил?
- Не помню количество, но бывало.
- Почему же сама Амалия Карловна не передавала? Или почему они к ней не приходили?
- Контачить с алкашами ей неудобно.
Я молчал. У меня не было ни мысли, ни намека на понимание сути информации. Только уверенность, что показалась ниточка, за которую надо тянуть очень осторожно.
- Дмитрий, а может, они ей что-нибудь строили, копали?
- Дом Амалии Карловны я хорошо знаю. Никаких работ там не велось.
Не оборвать бы ниточку. Он мог забыть, передумать, сбежать… Поэтому я достал бланк и составил короткий протокол допроса. Ольшанин подписал, хрупкая информация была зафиксирована. Я закрыл портфель, потому что спешил. Любой клубок, даже криминальный, имеет не одну ниточку. Нужно дернуть за другую.
- Дмитрий, как здоровье?
- Стабильное.
- Как стуки?
- Стуки постукивают.
- Дмитрий, а ты знаешь, что Петра Первого всю жизнь тоже преследовали стуки?
- Хотите утешить?
Ольшанин проводил меня до машины. Я продолжал утешать:
- Царь эти стуки называл саардамскими.
- Читал. После возвращения из Голландии ему слышались удары топоров на саардамской верфи. Но у меня другие.
- Какие же?
- Потусторонние стуки.
По дороге я рассказал майору про деньги.
- Сергей, ты ему веришь?
- На сто процентов.
Петр обрадовался, но не тому, что я стопроцентно верю, а истории с деньгами:
- Теперь ясно, почему она хлопочет за Митю.
- Почему же?
- Боялась, что он про деньги тебе колонется.
- Но за что алкашам деньги?
- За убийства.
- Самих себя? Петр, Амалия Карловна нами совершенно не разработана…
Он понял: не изучена ее биография, нет сведений с места работы, не опрошены соседи и знакомые, не прослежена жизнь в поселке, не взяты справки в ЦАБе… Майор понял, поэтому, на ходу чего-то пожевав, сел в машину и умчался в город.
Я стоял у забора…
Не раз замечал необъяснимое восприятие мира. Солнце греет приятно, не жарко, по-осеннему, воздух тоже осенний, не запыленный, теплый, с прохладными струйками; листья на березе пожелтели рано и мне, близорукому, кажутся мелкими лимонами; да и тишина-то в поселке не летняя, а осенняя… Благодать. А мне, уже не по близорукости, на всем видится невидимая черно-страшноватая вуаль. Точнее, я не верю тишине и краскам, потому что здесь убили двух человек.
Я вернулся в дом.
Там одиночество прижалось ко мне своим тяжким боком. Нет, не прижалось, а навалилось медвежьей тушей. Видимо, работа и майор отвлекали меня от этой тяжести. Об одиночестве много написано и много дано определений. Но я уже знал, что для меня одиночество - это жизнь без Лиды.