Асенкова, растерянная, встала, чтобы откланяться.
— Зайди сегодня вечером в театр, — сказал Гедеонов, прощаясь с нею и завертывая для нее красивую бонбоньерку, из которой она успела съесть две или три конфеты. — Пройди прямо ко мне, вели доложить; я заранее отдам приказ. До свидания!.. Я тебе тогда скажу, как и куда я за тобою заеду.
— Костюм надеть надо будет? — спросила молодая девушка, останавливаясь на пороге.
Директор рассмеялся.
— Нет! В маскарады Благородного собрания в костюмах не ездят. Это не театральные маскарады. Ты поедешь в черном платье и в домино.
Молодая девушка растерянно взглянула на него.
— У меня нет ни черного платья, ни домино!
— Да, это правда! Я об этом не подумал. Хорошо, что ты мне напомнила!.. Пройди к себе, я пришлю старшую портниху снять с тебя мерку. Завтра к утру все будет готово! — И Гедеонов, ласково потрепав юную артистку по щеке, проводил ее сам до передней.
Асенкова вышла как в чаду. Да, Гриша был прав. Начиналась какая-то новая, головокружительная жизнь, в которой ей, одинокой и непривычной, трудно было разобраться.
А на следующий вечер Асенкова под руку с Гедеоновым, одетым в щегольской фрак, вошла в зал Благородного собрания, залитый огнями. Александр Михайлович, подтянувшийся, с щегольским цилиндром на голове, смотрелся еще совсем молодцом, и понятно было, что среди его частых и разнообразных капризов полновластного паши, среди зеленой молодежи подведомственного ему театра ему случалось еще внушать легкие симпатии.
Асенкова шла как во сне. Никогда она не была в залах собрания, никогда не видала такого шумного и пестрого движения, не слышала этого писка поддельных голосов, этого шумного говора маскарадных интриг, не находилась среди этой горячей атмосферы лихорадочного шума и движения.
С хоров гремел дивный оркестр волшебника Штрауса, отца того «короля вальсов», который сводил с ума все последующие поколения. Посреди большого бокового зала, на высокой эстраде, обставленной зеленью и пальмами, в своих живописных костюмах пели и плясали цыгане.
Цыганки хоров старого, бывалого времени не щеголяли в заграничных бальных костюмах, выписанных из Парижа, которые так мало идут этим дочерям горячей степи. Цыгане появлялись на эстрадах в своих национальных костюмах и пели не романсы, а свои настоящие, родные жгучие песни. Это были настоящие кочевые цыгане, со всей оригинальной прелестью своего особенного быта, со всем пылом своей бурной страсти.
Асенкова еще никогда не слыхала настоящих цыганских песен и, услыхав их, выдернула свою руку из-под руки Гедеонова и почти побежала к эстраде.