— Я провел в подземелье год, Поттер. Чертов год в аду. Допрос за допросом, — Малфой запнулся, словно у него перехватило дыхание. С шумом втянул носом воздух. Продолжил, и голос у него задрожал, начал срываться, только Гарри не успел понять, от испуга или от нахлынувших воспоминаний. — Комната без окна, дырка в полу, клопы и вонь. Недели одиночества. Они не говорили, что с отцом, не пускали меня к матери. Давали что‑то пить, и я не помню, где я был, что делал, о чем рассказывал. У них… они не пытают, как Темный Лорд, нет, но их методы… гуманные методы… я помню урывками, какими‑то кусками, и я знаю, что мне это не привиделось, хотя они хотели, чтобы я так думал. Будто бы мне снились кошмары… бред… боль… то длинная, бесконечная и монотонная, выворачивающая наизнанку, вытягивающая жилы, а то резкая и раскаленная, как… как удары хлыста… все это было здесь, — Малфой вскинул трясущиеся руки, сдавливая пальцами голову так, что на висках натянулась кожа и глаза смешно удлинились и окосели. — Они ведь добрые, справедливые, они не применяли силу… разве что иногда, когда лихорадка проходила и сознание растворялось в какой‑то… — Малфой истерично захихикал, и Гарри вздрогнул: его бывший враг выглядел почти безумным, — серой каше… в мокрой вате… тогда они били. Осторожно, чтобы не оставлять следов. Два или три сломанных ребра, пальцы — все смешалось, я не помню, что было на самом деле, а что в навеянных ими кошмарах. Но когда они отпустили, — Малфой перевел дыхание, — когда сказали, что я могу идти… Я не хочу обратно в ад, Поттер. И если ты думаешь, будто, пройдя через него, мне захочется вернуться туда снова, а еще лучше — в Азкабан… Твои мозги сгнили, Поттер. Или Темный Лорд все‑таки убил тебя в тот раз, одна протухшая оболочка осталась.
Малфоя трясло. Дождь хлестал его по щекам, мантия вымокла до нитки, волосы залепили глаза. Малфой дернул головой, откидывая со лба прилипшие пряди, — они шлепнули его по губам, и он сердито сплюнул, вытер рот ладонью. Гарри по–прежнему смотрел на него, прислушиваясь к тому, как холодные капли стекают по щекам, по носу, замирая на самом кончике, чтобы через мгновение сорваться вниз. Смотрел и понимал, что ненависть, злость, желание отыграться, отомстить — все это куда‑то делось. Растаяло. Испарилось. Просыпалось песком сквозь пальцы. Наверное, потому что причины как таковой и не было. Или была, но не в Малфое. Это ведь совсем не в духе Гарри Поттера — бить того, кто слабее, унижать того, кто беззащитен. А Малфой был и слаб, и беззащитен, и жалок. Да–да, жалок. Гарри читал это в его глазах: затравленность и затаенную тоску, покорность и усталость. Что бы там ни происходило раньше, сейчас Малфой не лгал. Гарри впервые слышал его голос, лишенный тягучих ноток превосходства и высокомерия, настоящий голос, который, оказывается, так отличался от голоса Люциуса. Гарри впервые видел его лицо без гримасы — такое, каким оно наверняка бывало во время сна. И Гарри впервые не знал, что ему делать с таким… человечным Малфоем.