Заставив себя успокоиться, Игнат проговорил условную фразу:
Не все земные дела неотложны…
Это, молодой человек, зависит от времени, — ответил Федотов и снял очки.
Нет, его глаза не были бесцветными. Усталость, сопряженная с повседневным риском, огромная воля, словно притаившаяся в чуть расширенных зрачках, и какая-то невысказанная боль унижения гордого человека перед врагами — все это отразилось в его глазах, умных, немного жестких. И лицо у Федотова не было детским. Только теперь Игнат увидел, как много мелких морщинок залегло в уголках глаз, как красив этот чистый, небольшой лоб и как много белой паутинки запуталось в мягких, еще густых волосах Федотова…
Заведующий вышел из конторки, прошел вдоль штабелей мешков, будто что-то уточняя, и снова вернулся в конторку.
Слушай меня внимательно, Морев, — тихо, так, что Игнату пришлось наклониться вперед, проговорил Федотов. — Сегодня в двадцать три часа сорок минут наши самолеты появятся над городом. В это время две груженые баржи и буксир будут еще в порту. Они не должны уйти отсюда. Необходимо подать самолетам сигнал с «Пристани Глухарь». Три короткие вспышки, пять секунд пауза, снова три короткие вспышки. Все ясно? Возьми вот фонарик. До свидания. Желаю удачи.
Федотов протянул руку, и Игнат почувствовал сильное, дружеское пожатие.
1
И голос ее, и любовь, и тепло — все было в письмах. Но она никогда не писала о любви, словно не хотела говорить это человеку, рядом с которым всегда ходит смерть. Да и нужно ли об этом писать? Прошептать бы тихонько, сказать глазами, выдохнуть это слово с горячим дыханием. Но далеко Никита; от Сибири до изрытой снарядами земли Смоленщины не близкий путь, не услышит он ее голоса, Никита…
Никита взял письмо, прижал его ко лбу и долго сидел неподвижно, вспоминая Анку. Какая она сейчас? Как она смеется, как плачет, как качает на коленях маленького Никиту, их сына… Далеко до Анки! От низкой землянки Никиты через всю Россию — длинный путь, не разглядишь глаз любимой, не услышишь ее голоса. Может быть, она сейчас вот так же сидит у печурки, прижимает ко лбу его письмо и думает о нем. Анка…
«Здравствуй, Никита, — писала она. — Никита, родной, здравствуй. Сегодня — ровно пятьсот дней, как ты уехал. Пятьсот дней без тебя — это больше, чем пятьсот лет. Это страшно много, Никита! Так много, что трудно понять: стоит ли время на месте или идет назад. Наш маленький Никита спрашивает: «У меня был папа?» Я говорю: «У тебя есть папа». Он не верит. «Вот ты — есть, — говорит он. — А папа — это только вот что…» — и показывает на фотографию…»