Однако и работая «на дядю», они могли себе кое-что позволить. Продали старую черную машину и купили темно-синюю, почти новую. Обзавелись оргтехникой. Переехали в более удобные и чистые квартиры. Экономили, ужимались, мало и плохо ели, жили очень смирно – и все же главного достигли. Имели бизнес, который кормил их и одевал.
Это было, конечно, не совсем то, на что рассчитывал Матвей. Его не тянуло к деньгам как таковым. Он не желал мотоциклов, яхт и членства в гольф-клубе. Он не мечтал каждодневно кушать устриц и трюфеля. Ему не снились пузырящиеся джакузи и потрескивающие в камине дрова. Он всего лишь хотел подходить летним утром к распахнутому настежь окну и говорить себе, что жить – хорошо. Как минимум – очень неплохо. Потом надевать свежую рубаху и остро пахнущую удобную обувь. И идти куда-то, где его ждут и ему рады. И делать то, к чему лежит душа. И чтоб небо над головой переливалось оранжевым.
Да, в офисе его ждали, с ним здоровались, он шутил – в ответ ему улыбались. Но не радовались. Никто не радовался.
Он грузил винище в машину и отправлялся, слушая смертельно надоевший стеклянный перезвон, к очередному толстощекому содержателю очередной корчмы. Тот, бывало, радовался, но так ненатурально, что Матвею становилось противно до тошноты, поскольку радость касалась всего лишь прибытия товара, а не прибытия человека, и за радость тут выдавалось удовлетворенное покряхтывание от ожидаемых барышей (вино, стоившее полтора доллара, обходилось посетителям корчмы в десять).
Приходивший снимать пломбы с французской фуры таможенник не выглядел счастливым. Получая свой бакшиш, он издавал только утробное сопение, словно застигнутый врасплох ежик.
Матвей имел дело с людьми, умеющими радоваться деньгам, прибылям, доходам, но никак не жизни в целом.
Только бандит Соловей при всякой встрече с Матвеем проявлял настоящую жизнерадостность – поскольку был постоянно обкурен в хлам.
Так прошла зима. Потом весна. Вино расходилось не то чтобы плохо – средне. Чем выше была цена, тем труднее уходила бутылка. Престижные бордо, анжу и божоле стояли на складе по три-четыре месяца, а ординарные винь де табль из невразумительных, никому не известных кооперативов, с унылыми одноцветными этикетками понемногу раскупались.
– А как ты хотел? – успокаивал Знайка. – Мы работаем на заемных средствах. Если бы те семьдесят штук были не деньги банка, а наши собственные – представь, где бы мы сейчас сидели, а?! – Он мечтательно прикрывал глаза. – Ницца! Монте-Карло! Малибу! Кстати, о Ницце. Не одолжишь ли рублей пятьсот?