Он согнул ноги и присел, чтоб иллюзия была полной, чтоб мир увиделся таким, каким его видел десятилетний Сережа, лежа в своей жесткой мальчуганской постели. Потом позвонил Федору. Старший брат Свинец так и не освоил сотовую телефонию, а вот средний, Федор, как более интеллигентный и вдобавок госслужащий, всегда был на связи.
– Стало быть, прибыл? – спросил Федор.
– Ага.
– Я уж все сделал. Баня готова. Картошку почистил. Жена с детьми в Каширу уехала, к теще. Федотка у себя в хозяйстве. Забирай его – и ко мне. Прямо щас. Я с утра жду.
От отцовского дома вглубь села московский капитан двинулся, облаченный в резиновые сапоги. Грязной тропинкой, вдоль репейников, вдоль заборов, вдоль канав, где из жидкой грязи торчали сухие будылья, он прошагал до сельпо, затем мимо клуба, где облаяла капитана собака киномеханика, мимо школы, мимо погруженного в навоз коровника, через все невзрачное сельцо, запаршивевшее, затянутое сорняками, бурьяном, дурною крапивой, наполненное брехаловом глупых псов и кудахтаньем жилистых кур, пока не оказался на «мех. дворе». Здесь покоились два мертвых трактора, два полумертвых и два условно живых, рычащих сейчас победно и выбрасывающих в прозрачное осеннее небо сизые клубы выхлопа.
С одного из механизмов тяжко спрыгнул человек в лоснящемся ватнике – чрезвычайно крепконогий, каблуки кирзовых сапог попирают грязь земли с хозяйской основательностью, а изогнутая буквой «зю» папироса исторгает плотный дым отечества.
– О! Братан! – закричал Федот, скаля зубы, и выбросил окурок в емкость с остатками ГСМ. – Братан! Твою мать! Твою мать, братан! Откудова, твою мать?
– Здорово, твою мать! – в тон закричал капитан, раскрывая объятья. – Из Москвей!
Обнялись. От брата пахло табаком и молоком.
– Как оно?
– Лучше всех.
– Ни хрена! Лучше всех – у меня! Видал, что сделано? Не трактор, а игрушка! Фары гулагеновые! Дополнительный бак! К весне стекла затонирую, и будет не трактор, а чисто вобла в шоколаде! Федяню видел?
– Звонил. Он баню топит.
– Ага. Ну, щас рванем. Перекури пока, а я закончу.
– Куда рванем?
– Домой, твою мать, куда еще.
– Тут пешком пять минут.
Федот захохотал и закурил новую цигару. Крикнул:
– Тракторист пешком не ходит! Залезай в салон!
Оказавшись в кабине, московский капитан едва не задохнулся от восторга – здесь все напоминало о беспредельной любви к технике. На окнах красовались занавески с кистями и бахромой, к передней панели в удобном месте была приклепана колоссальная пепельница, сиденье покрывала опрятная дерюжка, а самые рычаги, художественно обмотанные разноцветной изолентой, так и просили, чтобы их нажали. И как оглушительный апофеоз и главнейшее доказательство принадлежности дизайна к «настоящему большому стилю» – надежно приклеенный оконной замазкой к лобовому стеклу парадный портрет товарища Сталина.