Айзек был полностью захлестнут психическим потоком. Чувствовал, что ему не выбраться. Исчезла всякая последовательность, уже не одно, или два, или три, или четыре, или пять, или шесть нахлынувших мгновений молниеносно вспыхивали в мозгу. Вместо этого он плавал в топкой трясине, в вязкой помойной жиже грез, перетекавших одна в другую, лишенных всякой целостности, несших поток логических конструкций и образов сквозь жизни разных существ, принадлежащих к разным полам и расам. У него перехватывало дыхание, и он погружался в хлюпающую пучину грез и надежд, воспоминании и раздумий, которые никогда ему не принадлежали.
Тело его было всего лишь бескостным бурдюком, наполненным мозговыми нечистотами. Где-то вдали от себя он с водянистым бульканьем стонал и раскачивался на кровати.
Айзек задрожал. В мерцающей гуще эмоций и ложного пафоса он различил тонкую, но непрерывную струйку отвращения и страха, которая, как он догадался, принадлежала ему самому. Он начал отчаянно пробиваться к ней сквозь вязкую толщу бесконечно разыгрывающихся в сознании трагедий. Он добрался до несмело сочащейся струйки отвращения, которая, без всякого сомнения, представляла собой то, что чувствовал в этот момент он сам, собрал всю свою волю и сконцентрировался на ней…
Атакуемый со всех сторон потоками грез, он крепко держался за свою сущность. Айзек поплыл над остроконечными башнями города под радостный смех шестилетней девочки, говорившей на языке, которого он никогда не слышал раньше, но мгновенно понял, что это был его собственный язык. С восторгом неопытного юнца он видел сексуальные сны созревающего подростка; он плыл через устья рек, проникая в странные гроты, и сражался в ритуальных битвах. Он бродил по равнинному вельду в видениях кактусов. Дома вокруг него выстраивались в соответствии с логикой сна, которую, казалось, разделяли все мыслящие расы Бас-Лага.
Временами Нью-Кробюзон всплывал в своем морочном образе, в своих очертаниях, порождаемых памятью или воображением; одни его детали просматривались отчетливо, другие отсутствовали вовсе, огромные дыры зияли между улицами, которые он пересекал за считанные секунды.
Море грез, в котором плавал город, догадался Айзек, состояло из капель, занесенных сюда из далекого далека.
«Меньше, чем море, — пьяно подумал он где-то в глубине своего разболтанного сознания, — но больше, чем тарелка супа». Он вообразил себя флегматично пережевывающим хрящи и потроха чужих умов, представил, как мерзкие куски пищи сознания плавают в водянистой каше полувоспоминании. Айзека мысленно стошнило. «Если меня вырвет прямо здесь, моя голова вывернется наизнанку», — подумал он.