Кузнецов выпятил толстые губы, покачал головой и засмеялся.
- Ты что, старый! Я ведь чист в этом деле, сам знаешь. Нигде моей подписи нет. В одном моя вина: приказал через склад кухонные изделия проводить. Для лучшего контроля. А нечестные люди этим воспользовались. Выговором, на худой конец, отделаюсь...
- Ну, это суду решать, не мне, — прервал его Лисовский.
Он придвинул к себе портфель Кузнецова, раскрыл и швырнул туда деньги. Защелкнул замок.
- Неси обратно, Аркаша. Может, кому и сунешь, ты мужик головастый. Всплывешь еще, если не расстреляют, — с какой-то ленцой в голосе проговорил Лисовский. — А от меня пощады не жди. Потому как ты мне враг номер один, Аркаша. Так-то.
Глаза Лисовского налились кровью. Лицо покрылось темными пятнами, а руки — большие, мясистые — вздрагивали.
- Бог даст, Аркаша, я еще дотумкаю: с чего это ты надумал собственный дом поджечь? Неделю мне еще возиться над экспертизой, если не более. Накрутил ты там, Аркаша, накрутил.
Кузнецов поднял портфель, подергал, словно пробуя вес.
- Дурак ты, Мишка. Десять тысяч! Больше бы дал хоть раза в два. — В голосе Кузнецова еще теплилась надежда. — Все равно откуплюсь. А ты с носом останешься...
Лисовский чувствовал, что кашель вновь сейчас его скрутит. Уже подкатывал к горлу шершавым неотвратимым комом. И он проговорил торопливо, на одном выдохе:
- Коньяк оставь. И конфеты. Мать порадую. Гонорар за визит. Тайну твою тебе приоткрыл. Стоит этих царских конфет?
- Стоит, — кивнул Кузнецов.
Он остановил абажур, взял портфель и вышел не простившись...
Такой кашель давно не сотрясал большое тело Михаила Януарьевича. Сухой, раскатистый, он чередовался с трубным звериным воем... Михаил Януарьевич присел на тахту. Книги, фотографии, шкаф — все плыло перед глазами. Потом дверь растворилась, и в комнату вошел Дмитрий. Он хотел было подать воду, но Михаил остановил его жестом.
Кашель выдыхался, редел. Михаил бессильно откинулся на спинку тахты.
- Знаешь, кто сейчас приходил? — спросил он. — Директор ресторана. Взятку принес.
Дмитрий Януарьевич молчал, опустив плечи и бессмысленно глядя в пол.
- И знаешь сколько? — продолжал с какой-то радостью в голосе Михаил Януарьевич. — Десять тысяч. И коньяк с конфетами.
Дмитрий Януарьевич поднял лицо. Видно, только сейчас он заметил бутылку и раскрытую коробку. Встал, подошел к столу. Поднял бутылку, встряхнул. Медленно, точно в каком-то гипнотическом сне...
- Не могу я больше, брат, — проговорил он глухо.— Убью я ее... Что за баба окаянная.
- Зачем же убивать? Разойдись, — произнес Михаил Януарьевич.