Что же мне делать?
Черт побери, как же глупо это все! Меня надо было в камеру какую-то спрятать, запереть ото всех, кормить раз в день, и чтобы я потихоньку сведения свои ценные выкладывал. Куда ты влез, капитан, с доверчивостью своей?! На хрена отпустил, с бойцами своими есть послал, сам толком не допросив? Тебе ведь страшно стало и противно от моего общества лишь после того, как я про полтора года войны сказал. А что бы почувствовал ты, узнав, как мы распорядились плодами победы, как мы живем?!
– Я пойду. Нездоровится что-то, и есть не хочу. Извините. – Я торопливо поднялся под удивленными взглядами бойцов, отошел от стола и застыл, чуть ли не хлопнув себя по лбу. Обернулся к Клыкову и, чувствуя, как губы растягивает жалкая и заискивающая улыбка, проговорил:
– Можно, я тут где-нибудь на лавке посижу. Никуда не уйду. Точно. Обещаю.
Клыков, переглянувшись с остальными, ровно так же не понимающими ничего, ответил:
– Ты не дури, парень. Чего едой-то брезгуешь? Или с нами сидеть не желаешь?
– Нет-нет, – торопливо, искренне боясь, то бойцы обидятся, зачастил я, – живот скрутило. Не хочу есть. Плохо мне. Плохо, блин, понимаете? – выкрикнул.
Развернулся и торопливо, чуть ли не бегом, направился по тропинке, обходя дом.
Это было решение, порожденное отчаянием. Не могу сказать, что я не склонен к рефлексии. В то же время это не самое мое любимое занятие. Но дальше тянуть, постоянно теребя себя и терзая, было нельзя. В полной уверенности – будь что будет! – я зашел в дом, демонстративно кивнул находящемуся на первом этаже солдату:
– Командиры у себя? Наверху?
Боец, ничуть не сомневаясь в моем праве спрашивать, указал рукой:
– Да, наверху все.
Я решительно взбежал по лестнице, касаясь перил рукой, и после короткого стука отворил дверь комнаты, в которой не так давно мы все сообща принимали немца. Перешагнул порог и остановился, увидев, что сидящие за столом командиры прервали собственный разговор в связи с моим появлением. Да уж. О том, что могу им помешать, я как-то не подумал. Впрочем, отступать смысла не было. Если уж набрался храбрости, то следует идти до конца.
– Товарищ капитан… лейтенант, – переводя взгляд с Терехова на Свиридова, я запнулся. Третий военный, сидящий с ними рядом, мне был не знаком. В смысле, имени его я не знал, а в лицо, конечно, помнил. Лицо, кстати говоря, кавказской национальности, в полном смысле этого слова.
– И… и вы тоже, товарищ, – теряясь, попытался я хоть как-то поименовать его. – Мне нужно поговорить с вами. Или с вами, товарищ капитан. Я не знаю, как будет правильнее. Я хочу рассказать вам о будущем.