— Какие еще вопросы? — после этой переданной мной вкратце речи спросила Асият.
— Да, в общем-то, я все услышал. Но вот еще одно... ведь это все-таки земля, принадлежащая церкви. Я план видел, с печатью.
— Там всегда магазины стояли.
Спорить не хотелось, и все же я вспомнил, зачем меня сюда отправил генеральный директор.
— Это в советское время. А до этого — церковная территория.
— А когда-то, — с саркастической улыбкой продолжила мои доводы Асият, — на этом месте каменные люди жили. И что? Я купила эту стройку законно, много денег отдала, и никто меня не прогонит.
— Ну ладно… — Я поднялся. — Спасибо.
По пути от ее кабинета до машины поинтересовался у главы села доверительным голосом:
— Как думаете, между нами, кто прав в этой истории?
— Эх-х, — мучительный выдох, — и она права, и Чепелов с остальными. Не распутать… Главное, чтобы до крови не дошло. Стоит ей свистнуть или Чепелову — такое начнется…
Мы подошли к Виктору Федоровичу.
— Все, побежал я. Дела!
Захватив из Управления культуры Надежду Николаевну, отправились к заслуженной артистке республики. Она оказалась обычной русской деревенской старухой, большой, больной, горюющей по любому поводу. Принимала нас во дворе — у нее было нечто вроде беседки: навес и лавочки.
— Нельзя так делать, нельзя-а, — со слезами, одышливо говорила она. — И не бывает счастья таким людям, которые так поступают. Вы не знаете? Ведь все, кто этим зданием-то владели, умерли один за одним. И Чалаев, и Хирачев, который до него, и Исмаил, муж Газимагомедовой. И все не старые совсем мужчины… И ведь она нарочно злит еще: “Я, — говорит, — здесь кафе открою, музыка будет, свадьбы!” А как мы покойника отпевать под эту музыку будем?
Ну, в таком, в общем, духе, только довольно многословно, с отступлениями про соседа, сваливающего мусор в речку, которая у них на задах течет, про то, что тяжело им…
От старушки-артистки поехали в редакцию обедать. Девушки снова принесли пирог, шашлык в пластмассовом контейнере, салаты. Редакторша предложила коньяк, но я, чтоб не прослыть алкашом, отказался. А выпить хотелось — загрузился уже до предела. Мозг требовал расслабления.
Ели молча. Местные наверняка ждали от меня слов. Надеялись, что я тоже начну возмущаться несправедливостью, поддерживать их, скажу, какая Газимагомедова плохая, стану выспрашивать новые и новые детали, чтоб возмутиться сильнее… Я представил, как говорю нечто подобное, и понял, что получится неискренне, показно. И не потому, что я не сочувствовал им. Какая-то другая причина…
Наконец нашел повод заговорить: