– Эй, страшенна, грабки давай.
От громкого голоса завибрировало в виске. Только не орите и не трогайте.
– Вставай, шльондра, – девушку силой поставили на ноги.
В глазах потемнело, Катя покачивалась, но стояла. Почему рукам неудобно?
Хуторяне разговаривали. Катя слушала, но смысл не улавливала. За пояс бритого был заткнут «маузер», и это почему-то вызывало смутное недовольство. Что-то не так должно быть. Откуда вообще все эти люди взялись?
– То правда, що чорницю туди-сюди водити, – рассудительно сказал старший. – Вирисклива, страсть.
– Так нехай хлопці оскоромляться. А то мій Андрійко, ужо усю жопень Гнатовій Ольке зам’яв. Ох, Андрійко, приб’є тебе дядько Гнат.
– Ни, я обережно, – ухмыльнулся высокий парень. – Так ми, батьку, по-швидкому? А, дядько Петро? Можна?
– Тільки без гамору. И балуйтеся скоріше, – нахмурившись, сказал старший.
Высокий парень ухватил монашку за плечо. Та едва слышно ахнула, попробовала оттолкнуть крепкую руку. Хлопец ухмыльнулся, цапнул крепче:
– А ну, Дмитро, бери ее. Або не хочеш?
Второй хлопец с некоторым смущением подхватил монашку под другую руку. Широкое лицо девушки исказилось, она хотела закричать, но ладонь высокого хлопца ловко запечатала ей рот.
Офицер судорожно сглотнул, прохрипел:
– Греха, пановэ, не боитесь?
Усатый крепко ударил офицера обрезом. Вторым ударом сшиб на землю, принялся топтать порыжелыми сапогами:
– Порозмовляй ще! Погони начепив. Гріхами докоряє. Бач, ти, який. Хіба ж, невинні чорниці по дорогам шляються? В монастирю сиділа, хто б її торкнув? Шлюхово плем’я. Ноги розсунути, що почухатися. Зіпсували життя, кацапы прокляті.
Прапорщик уже не шевелился, и селянин, отдуваясь, сказал:
– От, Петро, ти мені скажи по-сусідськи, – чого москалі такі вперті? Уж сам би о смерті думав, а все нас життю вчить. От порода, – гірше жидів, чесно слово.
Старший пожал широкими плечами:
– Порода, вона і є порода. З свині коня не зробиш. Що там говорити, – нам що германець, що москаль, – одна воша. Французи прийдуть, – і їх переживемо. Землі зарити на всіх їх вистачить. А з прапорщика Блатык ще усі жили по одній витягне. Гнат говорив, у ночі половину хлопців у поїзда поклали. Блатык нонче злий.
– Та нам що? – усатый сплюнул. – Головне, за хлопчика пусть що обіцяно заплатить. Дві тысячи – воно нам як раз, а Петро?
– Смотря чим дадуть. Коли и правду миколаївськими…
Катя сидела, слушала и ничего не слышала. Кусты кружились, забитый кровью нос не дышал, зато в рот упрямо лез густой лесной запах, мешал вздохнуть. Катя тупо смотрела, как по щекам мальчика текут слезы. Прапорщик зашевелился, с трудом подтягивая к животу ноги. Кудрявый парнишка стоял, крепко зажмурившись. Близко, за кустами, возились, утробно ухали.