Когда до милиции оставалось еще два дома, контролер остановился и отдал авоську.
— А милиция? — недоуменно спросил Юрий Всеволодович.
— А милицией я вас просто попугал. — Я ж ведь никакой не контролер. Вы даже удостоверения у меня не удосужились спросить. А безбилетников выявляю по собственной, так сказать, инициативе. Вижу в этом свой общественный долг. И оштрафовать я никого не могу. А вот побеседовать с умным интеллигентным человеком, заставить его покопаться в своей требухе, почувствовать свою вину перед народом, обществом, государством, это я с большой охотой. Ну, а вас, я виду немножко проняло, так что можно и расставаться».
Контролер кивнул Юрию Всеволодовичу и вошел в подъезд дома.
Юрий Всеволодович стоял, опустив голову, и в голове этой крутились мысли, что надо побежать за контролером, ударить его, или хотя бы сказать что-нибудь злое, уничтожающее.
Но, конечно же, он не бросился догонять обидчика, а медленно пошел вперед, все так же понурив голову и чуть не плача. Равнодушные люди шли навстречу ему и обгоняли его. Они не видели, что человек унижен и растоптан. Если же кто и видел, тот старался ускорить шаг.
Но потом целую неделю Юрий Всеволодович ездил в автобусе без билета.
ПОБИРУШКА
Святочный рассказ
— Здорово, брат! Снова заступил на вахту?
Федя и не заметил, как подошел Иннокентий Васильевич. Очень уж был увлечен подсчетом конфет и печенья, которых надавали ему сегодня сердобольные отдыхающие. Девять конфет, да еще одну сразу съел, двенадцать печеньиц — пожалуй, это для него рекорд. А ломтей белого хлеба он даже считать не стал, сложить их рядком, точно цельный батон получится. Жалко вот, не давали на обед колбасы. Ему б обязательно перепало несколько кусочков. Есть тетки, которые колбасу не едят, думают, что от нее сильнее болеть будут. Мамка говорит, это они с жиру бесятся. Она-то сама колбасу здорово уважает. Винцо, говорит, и конфеткой зажевать можно, а под водочку нет ничего лучше колбаски да огурчиков соленых. Только накрылись огурчики. Последние две трехлитровые банки бабушка берегла на Великий пост, но, как ни прятала, а мамка нашла их и на базар отнесла, продала по дешевке, чтоб водки купить. Теперь картошку пустую едят. С огурцами она куда вкуснее. «Меньше сожрете, — злится мамка. — А ныть будете, и картошку продам». С нее станется. Как водки ей захочется, все продаст без разбору. В прошлом году телевизор продала, а осенью — бабушкину новую кофту, которую та на смерть отложила, и коврик, который папка из Чечни привез. Он там воевал не в эту войну, а в другую, когда Федя еще во втором классе учился. Значит, уже четыре года прошло, как папка слинял от них. Он после Чечни всего месяц в семье прожил, а потом с мамкой поругался и перебрался жить к мамкиной подруге тете Гале. Они с мамкой и теперь дружат, вместе водку пьют. Когда у мамки нет никаких финансов, она идет к тете Гале и та ее угощает. И папка с ними пьет. Но он после контузии много пить не может. Сначала ему от водки легчает, но, если переберет, голова начинает болеть пуще прежнего. А мамка, когда выпьет, доброй становится, ласковой. Гладит Федю по голове, целует в макушку и плачет в три ручья: