Пела Маруся, как говорится, с чувством, находя в каждой фразе заветное слово и растягивая его беспредельно, поначалу с силой, а потом все тише, слабее — так, представляю я, тянут золотую проволоку для скани.
— Недурственно у вас, получается, — снисходительно похлопал цветочницу по плечу академик Глистопадов, когда Маруся закончила свою песню.
Я и не заметил, как он возник. Вот уж точно загадка природы! Редкий болван, а сподобился Новодевичьего. Не иначе, как по блату. Он долгое время в референтах подвизался у того самого головастика, которого я кровью своей отметил. Уверен, большинство читателей наивно полагает, что головастик — одна из стадий развития лягушки и только. Между тем среди них попадаются столь юркие и пронырливые особи, что при благоприятном расположении звезд им удается выбиться в люди и даже достичь вершинных государственных должностей.
Ермак Тимофеевич Глистопадов, завершивший свой жизненный путь в возрасте шестидесяти лет ровно, был среднего роста, поджар, имел неприметную физиономию, разве, что всегда румяную, и отличался редкой болтливостью. Кстати, дух свой он испустил, подавившись никак не желавшей закончиться фразой, когда произносил ответный тост на собственном юбилее. Подобно заезженной долгоиграющей пластинке, из вечера в вечер возвращался он к одним и тем же сюжетам из своей многотрудной философской жизни.
— Ваша песня, уважаемая коллега по крыше, — он посмотрел на Марусю отсутствующим оловянным взглядом, — вернула меня в годы моего мировоззренческого мужания. Именно тогда в поисках гуманистического идеала я самозабвенно — ах, каким я был романтиком! — ползал, по вашему определению, ползком. Вот именно: ползком! И что же?! Сейчас находятся так называемые деятели науки, я их, подлецов, наперечет знаю, которые упрекают меня, что я в болотное время не только никак не пострадал, но и академические регалии получил. Ограниченные мерзавцы! Мордовороты! Ушкуйники от исторического материализма! Им ли понять истинного философа, который — да! — ползает, но и страдает. Я ползал и страдал. Я ползал, страдая, и страдал, ползая. Именно тогда я пришел к выводу, может, это главное, что я сделал в своей научной жизни, что ползание — наилучший способ самовыражения. И не надо тыкать мне горьковским ужом. Своего ужа Алексей Максимович ради красного словца выдумал, правильно его обратно в Нижний Новгород переименовали, я же свое открытие выстрадал. А они, зас…
Тут академик от гнева по адресу здравствующих оппонентов поперхнулся, и вместо окончания слова, долженствовавшего охарактеризовать их наиболее кратко и емко, полетели из его широко разверстых уст брызги слюны, размером каждая с хорошую фасолину.