А крест у меня на балконе пока стоит. Знающие люди подсказали, что ставить его надо, когда земля на могиле осядет окончательно. Крест почему я загодя купил? Цены-то все растут и растут, а потом, вам уж это известно, подвержен я выпивке, так что мог бы не удержаться и пропить святые денежки…
Егорыч помолчал, изучающе посмотрел на меня, спросил робко, не надоела ли мне его болтовня, и, получив заверение в том, что не надоела, продолжил свой монолог.
— Вот вы, небось, удивляетесь, чего это я перед вами на жизнь свою жалуюсь? Так, мужики наши без понятия, без сочувствия, что человеку тошно, им бы только надсмехаться. Опять же знакомому стыдно все высказывать, а вы человек пришлый, скоро в Москву уедете, а меня так вообще завтра выписывают, и, наверное, не встретимся мы никогда больше…
Простояли мы с ним, наверное, целый час. О многих своих жизненных радостях и передрягах порассказал мне Егорыч, но ничего зазорного в них не было, а стыд его ел единственно потому, что принужден теперь нищенствовать. Не побираться, уточнил он, скатиться до этого — последнее дело, а вот каждый день думать, где кусок хлеба раздобыть, да кто бы водочкой угостил, разве не позорно?! И за какие такие грехи наказание ему, он в толк никак не возьмет. Всю жизнь руки мозолил. Когда инвалидность оформляли, насчитали ему трудового стажа сорок четыре года, шутка ли?! Работал прилежно. Были у него, конечно, нарушения дисциплины, не без этого, но и на Доске Почета висел, и грамотами в большой комнате всю стену можно было б завесить. Кстати, подчеркнул Егорыч, квартиру ему дали двухкомнатную в семьдесят шестом, а тогда на четверых такую просторную кому попадя не давали. Отметили, выходит, его ударный труд. Вот Виктор Васильевич попрекает, не то, мол, мы строили. А чего не то? Коровники он ладил в колхозах, элеватор сооружал, в городе на Первомайском в трех домах его кладка, на Крупской — в двух, еще адреса может назвать. Как в газетках писали: приносил радость людям. А что получается в жизненном итоге? Шиш с маслом! Разве это по справедливости?
Опять же Виктор Васильевич наставлял его, что время сейчас самое подходящее для проявления личной инициативы. Что ж, он в прошлом году попробовал ее проявить. Подрядился в одну бригаду дачу строить. Жена еще жива была, работала, в магазине убиралась. Заработок не ахти какой, но против его пенсии в два раза больше. От того, что женщина добычливей, чувствовал он ущемление совести. Потому и надумал подзаработать. День отпахал — ничего. А на другой — часок кирпичи потаскал, и сердце прихватило. Присел в тенечек отдышаться. А тут машина заграничная подкатывает — хозяин собственной персоной. Приехал проверить, как идет сооружение его коттеджа. Мужик совсем молодой, парень еще, а вот сумел столько деньжищ загрести, что трехэтажную домину решил себе отгрохать. Прошел он мимо Егорыча, ничего не сказал, только глазом зыркнул. Обошел свои владения, со строителями о чем-то потолковал, возвращается к машине, а Егорыч в той же позиции. Как на грех, сердце не отпускает, саднит, спасу нет. Чего-то, дядя, говорит хозяин, перекур у тебя затянулся. Егорыч отвечает в том плане, что сердце малость прихватило. Э-э-э, говорит хозяин, больничные у меня не положены, придется нам расстаться. Вот тебе десять тысяч за вчерашний день — тогда еще такие деньги были — и считай, что мы в полном расчете.