Почва под моими ногами вздрогнула, и я понял, что его больше нет в живых. Раздался глухой подземный грохот, наводивший ужас больше любой бури. Людские голоса сразу же утихли, с грохотом прокатились камни, и я по примеру остальных бросился наземь. Землетрясение хоть и не было продолжительным, но вселило во всех нас страх.
Наступило полное молчание, вслед за которым послышался топот лошадей, которые сорвались с привязи и удирали, не разбирая дороги. Небо медленно осветилось, темнота отступила, и люди начали подниматься с земли, отряхивая одежду. Кресты по-прежнему стояли на своем месте, но Иисус из Назарета, царь иудейский обвис на руках и больше не дышал. Солдаты, поднявшись с земли, принялись его рассматривать, шепотом обмениваясь полными ужаса восклицаниями.
Думаю, центурион выразил их общее мнение словами:
– Этот человек был настоящим праведником!
И глядя на напуганную толпу, яростно прокричал:
– Этот человек воистину был Сыном Божьим!
Я вспомнил об изученных за зиму предсказаниях, и меня охватило уныние. «Да пребудет мир с тобой, о владыка мира, о царь иудейский! – прошептал я про себя, – но мы так и не увидели твоего царства!»
Я принял решение узнать все о случившемся, о делах этого человека и о причине, по которой он был осужден и никто тому не воспротивился; быть может, он проводил слишком непродуманную политику или, возможно, ему не удалось найти влиятельного покровителя, на помощь которого он смог бы рассчитывать, что совершенно неудивительно – какой здравомыслящий человек мог бы принять сторону иудеев в надежде завоевать весь мир?
Опять появилось солнце, однако его необычный свет делал лица людей похожими на лица трупов. О Туллия, я вынужден признать одну вещь: я совершенно не в состоянии описать тебе царя иудеев. Я видел его, видел собственными глазами и, следовательно, должен был бы суметь описать хотя бы одну незначительную деталь его лица несмотря на то, что страдания, которые он испытывая, повергли его в ужасное состояние. Но несмотря на все усилия ничего не смогу тебе описать, разве что скажу: его лицо было в ссадинах, а из ран от тернового венца сочилась кровь. И все же в нем было нечто божественное, поскольку, прочтя надпись на табличке, я ни на секунду не усомнился в том, что он действительно царь иудеев.
Теперь, когда все уже свершилось, мне хотелось бы написать, что он был исполнен собственного достоинства, однако опасаюсь, что эти слова окажутся плодом моего собственного воображения. В мозгу запечатлелось воспоминание о его униженной покорности, словно он уже заранее смирился со своей судьбой. Однако как же царь, зная, что он рожден для того, чтобы править миром, мог примириться со столь позорной смертью? И что он хотел сказать, когда воскликнул: «Свершилось!»? Относилось ли это только к его близкой кончине?