– Нет, Натан! – ответил я, покачав головой – Нет, потому что они отвергли меня, и я больше не хочу следить за ними и задавать вопросы. Если мне предначертано что-либо услышать о них, я услышу, не прилагая к тому усилий. Не думай больше обо мне, и пусть отныне тебя заботит лишь твое сокровище на небесах, о Натан!
Услышав эти слова, он повернулся и пошел прочь. Цвет заката стал фиолетовым, и несмотря на присутствие Мирины, мной овладело чувство безысходности. Я не мог даже взглянуть в сторону храма, и по мере того как темнота опускалась на город, мной овладевало все то же чувство нереальности, которое я испытывал перед отъездом в Тивериаду. А огромный город наполнялся толпами людей, прибывших не только из Иудеи или Галилеи, но изо всех стран, по которым рассеяны сыны Израиля.
Мое сердце сжалось от чувства бесконечного одиночества, охватившего меня в комнате для гостей в доме Карантеса. Было такое ощущение, будто городом правит неслыханная сила, вовлекшая меня в свой поток, где я исчез, словно искра на ветру. В ужасе я изо всех сил сжал руку Мирины, а девушка обняла меня за шею и усадила рядом с собой. В комнате постепенно сгущалась темнота. Теперь я не чувствовал себя одиноким, и мне больше не хотелось одиночества.
Карантес принес светильник. Увидев, что мы сидим рядом, он прошел на цыпочках и не стал затевать своей обычной болтовни, а только поинтересовался, не хотим ли мы поесть, но в ответ мы лишь покачали головами. Мне казалось, что я не способен проглотить ни единого куска пищи. Присев на корточки, Карантес принялся нас разглядывать при огоньке светильника, и в его сверкающих глазах была не насмешка, а скорее страх, смешанный с уважением.
– О Марк, что с тобой? – осторожно спросил он. – Что происходит с вами обоими? Когда я вижу вас, мне кажется, что у меня по всему телу пробегают мурашки. Впечатление такое, что при звездном небе вот-вот разразится гроза! Когда я вошел в комнату, то видел, как ваши лица светились в темноте.
Однако я был не в состоянии ответить ему, Мирина тоже не раскрывала рта. Минуту спустя сириец бесшумно вышел, понурив голову.
В эту ночь мы спали на одном ложе; часто просыпаясь, я не испытывал никакого страха и сквозь легкую пелену сна чувствовал, как она прикасалась к моему лицу, что придавало ей ощущение безопасности.
Следующий день был днем шабата для сыновей Израиля. Мы видели, как толпы людей тянулись к храму. Несмотря на то что закон шабата не мешал нам выйти и посмотреть на все происходившее, ни один из нас не испытывал желания покинуть комнату. Иногда мы обменивались словами только для того, чтобы слышать наши голоса. Мирина рассказывала мне о своем детстве, а затем мы начали называть друг друга по имени, и мое имя, произнесенное устами девушки, казалось мне прекрасным, точно так же, как и ее собственное, когда его произносил я.