Полагая, что прогулка мне полезна, я пошел вместе со скрибой. На месте казни все еще возвышались три креста, испачканные кровью. Их горизонтальные перекладины были убраны в момент снятия тел. Неподалеку от этого места, в красивом саду, в скале была вырублена могила. Вход в нее завален большим камнем, и едва хватило бы сил двух человек, чтобы сдвинуть его с места. Стояла жара, и скриба решил не входить в гробницу, тем более, что стражники заверили его: после Иосифа и Никодима, предавших синедрион и установивших при помощи двух слуг этот камень, к могиле никто не приближался.
Когда скриба ставил печать легиона, мне показалось, что изнутри доносится сильный запах мира, однако это мог быть и запах цветов в саду. Солдаты отпустили несколько грубых шуток по поводу поставленной перед ними задачи, но тем не менее были весьма довольны тем, что после дневного патрулирования ночью их должны были сменить другие.
На обратном пути я решил отклониться от прямого маршрута и направился в сторону храма, поскольку мне сказали, что я не подвергаюсь никакой опасности, если войду только в первый его двор. Пройдя по мосту, ведущему к священной горе, я вместе с толпой взошел на паперть, предназначенную для язычников. Все утро сюда беспрестанно прибывали горожане, чтобы участвовать в празднествах, однако двор был еще достаточно свободен, чтобы я мог внимательно рассмотреть красивейшие порталы храма. Однако вскоре монотонные песни и псалмопения, запах ладана и мира, а также нетерпимость экзальтированной толпы стали меня удручать; я вспомнил о казненном, который лежал в холодной каменной гробнице, и все мои симпатии перешли на его сторону, к его останкам.
Я вернулся в крепость и до поздней ночи писал это письмо, дабы разогнать свои грустные мысли. Однако я не почувствовал никакого облегчения, поскольку сейчас, о Туллия, составляя это письмо, не ощутил твоей близости.
Во всяком случае, для меня дело о царе иудеев на этом не закончилось; мне хотелось бы побольше узнать о его царствии, и я уже предпринял определенные шаги, чтобы увидеться с учениками и от них самих услышать то, чему он их учил.
Письмо третье
Марк Мецентий Манилий приветствует тебя, о Туллия!
О, Туллия, написав наши имена и глядя на собственное, начертанное на папирусе, я испытываю чувство удивления и задаюсь вопросом, сделал ли я это сам, или же за меня это сделал какой-то неизвестный до сих пор человек. Я перестал быть прежним, и в последние дни мне иногда кажется, что я попал под колдовство иудейских чар. Если все действительно происходило так, как я тебе описывал, то я стал свидетелем доселе невиданных событий.