— В соответствии с положением: не работает в колхозе.
— А вы предлагали ему работу?
— Нет… Уже объяснял: не питаю политического доверия. Не перестаю удивляться, почему ему позволяют находиться в пограничной зоне. Сам слышал, как он отзывался о некоторых членах капесесе нецензурным образом.
— А может, у него есть основания критиковать некоторых членов партии и даже, чёрт вас подери, ругать их «нецензурным образом».
Дрозд возмущённо поднялся со стула:
— Если все начнут критиковать партийных…
— Садитесь, разговор не кончен. Если все начнут критиковать — тогда и говорить не о чем! Коммунистов, которых критикуют все, надо немедля гнать в три шеи. Но Пряхин — это ещё не все, и тем не менее у него есть право критиковать и вас и меня. Прежде всего виноваты перед ним вы. Вам известно, почему Пряхин хромает?
— Кажется, подбили в драке, — неуверенно сказал Дрозд.
— Правильно. В драке. Он с шестнадцати лет дрался. Дрался с Юденичем, потом с Колчаком, потом с белополяками в буденновской Конармии. В память об этих драках носит он не медали, не ордена, а пулю в ноге! Так на каком же основании лишаете вы его политического доверия?
— Уже докладывал: в тридцать шестом году Мирон Пряхин провёл в заключении шесть с половиной месяцев, а точнее — сто девяносто восемь дней! Имею все основания для политического недоверия.
— Интересовались, за что его арестовали?
Зря у нас не сажают! Это уж — безошибочно!
— Но его-то освободили. Значит, ошибка всё же была?
— Это неизвестно. У органов могут быть свои соображения. Вот вас же почему-то не арестовали и меня не тронули, а его взяли. Над этим нужно задуматься, сделать выводы, товарищ Суслов. Тем более, что мы живём и работаем в пограничной зоне. С нас партия и народ требуют особой бдительности. Вы сами об этом говорили на партийной конференции.
С каждой минутой Суслову становилось труднее сдерживать яростное желание заорать, затопать ногами на этого человека… «Не распускайся, не распускайся!» — приказал он себе и заговорил медленно, с трудом выдавливая из себя слова:
— Он был арестован по недоразумению. Его дальний родственник — Михаил Пряхин — участвовал в Кронштадтском мятеже, а взяли Мирона Пряхина. И взяли потому, что нашлись люди, которые рассуждали вроде вас: дескать, зря у нас не сажают. И поэтому его продержали не три-четыре дня, а сто девяносто восемь дней, как вы точно подсчитали…
— А может, он знал об этом контрике? Знал, да не сообщил? Выходит, что он и виноват. Пусть он мне докажет, что ничего не знал и связей не имел! А без этого я ему политически не верю.