— Благодарю тебя за доверие, о, повелитель, — мой конь не устанет, пока его хозяин не выполнит твоих наказов.
Менгли-Гирей, глядя вслед Сафату, думал о том, что у его верного слуги наверняка должны быть какие-то свои личные мотивы, по которым он так торопится вернуться обратно в Московию, и решил, что это, должно быть, женщина.
Но он ошибся.
Сафат не сказал своему повелителю, что татарин Ахмата, которому он перерезал горло, назвал не только реку, но и то место на ней, куда направлялся отряд Богадур-Султана.
Да только незачем знать о таких мелочах великому хану, и вовсе они его не касаются — ведь не его же друзья живут в том месте, а друзья Сафата…
В Москве уже валил густой снег, и, едва въехав в город, слегка озябший Филипп сразу увидел, что повсюду царит какое-то лихорадочное оживление. Скоро выяснилось, что великий князь сам-один, без всякого войска, ну, не считая, конечно, полусотни бояр, слуг, да охраны, выезжает сегодня в Новгород, и все жители от мала до велика, высыпали на улицы, чтобы увидеть торжественное шествие государя да поклонится ему, а может еще удастся поймать пару монет, которые пригоршнями швыряли в народ всегда, когда великий князь куда-либо выезжал или откуда-то возвращался — таким образом, специальной службой Ивана Юрьевича Патрикеева без труда обеспечивалось огромное стечение народа, бурно проявляющего свои чувства к государю, который, при всей своей недоверчивости ко всему остальному, здесь с детской наивностью умилялся, видя столь ярко проявляемую всенародную любовь и преданность.
Филипп заторопился, опасаясь, что не успеет, и, действительно, чуть не опоздал, но в последнюю минуту повезло — уже почти на самой Красной площади он увидел сани, в которых катил сам Иван Юрьевич, и так обрадовался, что забывшись, схватился за них на ходу, желая обратить на себя внимание боярина. Сани, схваченные могучей рукой Филиппа, остановились как вкопанные, две впряженные в них лошади тут же попадали, едва не переломав ноги, а Иван Юрьевич, чуть не вылетевший из саней разразился такой отборной бранью, что прохожие в ужасе шарахнулись подальше.
— Не гневайся, батюшка Иван Юрьевич, — взмолился Филипп, сорвав с головы шапку, — С Угры я, с рубежа! Дело у меня государевой важности!
Тут Патрикеев узнал Филиппа, которого видел уже два раза и даже сам подавал великому князю жалованную грамоту при приеме Бартенева в московское подданство и, вспомнив, что он приятель и сосед Медведева, решил, что дело, быть может, и впрямь серьезное.
— Вскакивай сюда, чертов медведь, — приказал он.