В прихожей Виктор, тупо разглядывая подсохшие пятна крови, слушает, как Марина предупреждает начальство, что заболела и чтобы ее сегодня не ждали, неторопливо обувается.
– Может, раз уж дома, дойдешь до поликлиники? – спрашивает с порога, когда она кладет трубку.
– Посмотрим, – неопределенно произносит Марина.
Конечно, Виктор не рассчитывает, что она прямо сегодня же займется своим здоровьем, но ее решение остаться дома немного его успокаивает: может быть, и не развод, может быть, вечером им удастся до чего-то дотолковаться, потому что вчерашнее происшествие – это уже за гранью, и она это тоже понимает, тогда хорошо бы освободиться пораньше, тем более что дел особых никаких не намечалось – и он, проскучав на рабочем месте до трех, отпрашивается у начальника отдела. С улицы набирает Марину: та отвечает, что ждет, что рада, но хотя голос ее не выражает соответствующих эмоций, это все же его приободряет.
Когда, через час с небольшим, Виктор, уже нагруженный разными вкусностями, двумя бутылками спиртного (полусухое шампанское и коньяк) и с тремя розами в руке, звонит в дверь, никто не отвечает. Он недоуменно отпирает дверь своим ключом и еще с порога слышит доносящиеся из ванной бурно-сбивчивые рулады. Не разуваясь, ставит пакеты на пол и с букетом в руке заглядывает в открытую дверь: жена лежит в холмах пены и напевает какой-то старинный романс, что-то про темно-вишневую шаль, или ему только так кажется, потому что не разобрать ни слов, ни мелодии. Марина, заметив мужа, улыбается до ушей, и он, конечно, узнает эту идиотическую улыбку. На него вдруг нападает тоскливое равнодушие.
– Ты собираешься вылезать? – помертвевшим голосом спрашивает он после порядочно выдержанной паузы.
Марина не выходит из ванной ни через час, ни через два – Виктор и не настаивает, ему становится на все наплевать, и он потихоньку напивается, курит сигарету за сигаретой и смотрит в окно, на то, как под мелким дождиком девчонки лет тринадцати гоняют мяч на футбольной коробке. Покончив с коньяком, достает из морозилки заледеневшее шампанское и с горя даже несет бокал жене: примерно тот самый случай, когда хочется чокнуться хоть со статуей. Марина по-прежнему что-то мурлычет себе под нос, и, готовясь принять бокал, блаженно обводит расправленными ладонями пространство ванны:
– А я теперь здесь!
***
Виктор всегда подозревал в себе предрасположенность к алкоголизму и еще в студенческие годы давал зарок – ни за что не опохмеляться: пей сколько угодно, но на второй день к рюмке не притрагивайся, как бы ни было плохо, как бы ни подначивали друзья-собутыльники. Рассол, кефир, томатный сок, клюквенный морс – все, что попадется под руку там, где застанет хмурое утро; только не клин клином. Однако сейчас он, проснувшись с гудящей головой, просит по телефону отгул и тащится за новой бутылкой. Вместо коньяка берет водку; не из метафизических, конечно, соображений, а из чисто экономических. Виктор уже догадывается, что выпивка ему теперь будет требоваться часто и помногу. Потому что настоящий ад – это не когда жена перестает тебя слышать, не когда она падает с ног, теряет разум или расшибается в кровь в прихожей; ад – это когда жена живет в ванне. Живет, то есть, в прямом смысле: спит, ест, справляет естественные потребности – и все это в лежаче-согнутом положении; лежачем, потому что встать на ноги она уже и не пытается, а согнутом, потому что малогабаритная чугунная ванна не позволяет ей растянуться в полный рост.